К яме подошел начальник ОГПУ с остальными участниками засады, предложил бандиту выбросить наружу карабин.

— Песня твоя, как видишь, спета, — сказал Степан, не рискуя заглядывать вниз. — Давай свое оружие, и мы тебя выпустим из ямы.

— Чтобы засадить в камеру? — отозвался Мухин, узнав по голосу, с кем имеет дело.

— А ты, что, хотел, чтобы тебя отправили в Дом отдыха?

Внизу помолчали, словно собираясь с мыслями.

— Ну так как, Мухин? — снова обратился к нему Степан.

— Берите, ваша взяла, — согласился бандит и выбросил наружу карабин. Степан поднял его, оттянул затвор — патронов в нем не было.

— Наган тоже давай, — заглянул он мельком в яму.

— Нагана нету, — ответил Мухин. Он больше не ругался и не метался в яме. Казалось, он смирился со своей участью.

— А не врешь? Учти, он тебе все равно не поможет.

— Сказал же, нету, — угрюмо повторили внизу.

— Ну, смотри… — сказал Степан и приказал одному из чекистов опустить в яму лежащую неподалеку жердь. — Вылезай.

— Сей минут, вот только курну малость, — ответил Мухин покорно, словно это не он рычал попавшим в капкан барсом всего несколько минут назад.

— Мог бы покурить и наверху, — заметил Степан.

— А мне охота тут одному, без вашей компании. И еще мне хотится напоследок покаяться перед вами, товарищи…

— Тут нет тебе товарищей, — поправили его сверху.

— Ну, граждане, ежли так, — согласился отпетый бандит. — Дозвольте открыть вам свою душу.

— Перед трибуналом откроешь, — сказал кто–то насмешливо, но на него зашикали остальные чекисты, сгрудившиеся вокруг горловины: интересно все же послушать, как будет каяться закоренелый преступник.

Мухин достал кисет, свернул цигарку, прикурил от спички.

— Так вот граждане, — поднял он свое плоское лицо к склонившимся к нему лицам, — мне бы дюже хотелось, чтобы вы все послухали мою прощальную речь.

— Чего тянешь лазаря? Говори, мы тут и так все собравшись! — крикнули сверху.

— Так вот открою вам сейчас душу… — Мухин вдруг рванул что–то у себя на поясе и с криком «мать вашу душу!» швырнул в свесившиеся в яму головы. Они тотчас отпрянули в стороны, и одна из них пронзительно крикнула: «Ложись!»

Все упали, не осознав, что в сущности произошло, прижались к земле. Упал и Мишка. Краем глаза успел заметить плюхнувшийся рядом с сапогом округлый рубчатый предмет. «Бомба!» — мелькнуло в сознании страшное слово. Все! Конец! Сейчас рванет и… Что же делать? Бежать? Но далеко ли убежишь за одну–две секунды? Да и тело налилось вдруг свинцовой тяжестью как от взгляда разинувшей пасть ядовитой змеи. Не помня себя от ужаса, Мишка чисто механически отпихнул от себя подошвой сапога рубчатую гадину, и в тот же миг сильный взрыв колыхнул под ним горячую от солнца землю, и на взмокшую его спину посыпались комья земли. Он некоторое время продолжал лежать, полагая что уже убит, и что падающие с неба осколки выбивают из него остатки сил, но вскоре ликующие возгласы товарищей вернули его к жизни, и он поднялся на ноги, отряхивая с плеч своих земляное крошево и недоверчиво улыбаясь, словно все это закончилось не на столько уж благополучно, как кажется.

— Вот это он, гад, открыл душу! — блестя вылупленными от возбуждения глазами, кричал один чекист другому, оглохшему от взрыва, что видно было по тому, как он тряс лохматой, серой от пыли головой и сверлил пальцем ухо, словно после нырянья в реке. — Еще бы чуток — и всех в клочья.

— А кто же это ее — обратно туда? — спросил тот, с пальцем в ухе, подходя боком к яме и заглядывая в нее с прежней опаской. — Вот это шарахнуло! Гляди, жердь в щепки, а от бандита одни лишь шмотья остались.

Мишка тоже подошел к яме. Она теперь уже не напоминала собой закопанный в землю кувшин, а была похожа на цветочный горшок с расширяющимися кверху краями.

Ну что ж, вольно или невольно он отомстил за смерть своего отца, но почему на сердце нет никакой радости.

— Это ты сбросил гранату в яму? — подошел к нему Степан.

— Ага, я, — кивнул головой Мишка.

— Молодец, не растерялся, — похвалил своего подчиненного начальник ОГПУ. — А вот за мальчишескую выходку следовало бы тебя наказать.

— За какую? — набычился Мишка, сразу поняв, о какой выходке говорит начальник.

— Кто тебе разрешил без команды выскакивать из хаты и толкать бандита в яму? Тем самым ты усложнил все дело.

У Мишки нервически задергался подбородок.

— Не утерпел, — признался он, отводя в сторону взгляд своих ястребиных глаз. — Он нас с Чижиком в эту яму, как собачат… Ну и я…

— Вот–вот, ты не утерпел, а он всех нас чуть было не прикончил из–за твоей недисциплинированности.

— Ну да. Они захотели его прощальную речь послушать, а кто–то виноват, — вспылил Мишка. — Надо было его сразу прикончить — и дело с концом.

Все рассмеялись: здорово поддел начальника ОГПУ этот паренек. Улыбнулся и сам начальник.

— Ну ладно, — сказал он примирительно, — все мы виноваты понемногу. Очень уж хотелось взять этого бандюгу живьем и осудить по закону. Но видно и впрямь сказано: собаке собачья и смерть. Давайте, товарищи, не будем терять понапрасну время. Выводите из кошары своих коней — и рысью на Индюшкин хутор. Сюда уж Котов не приедет — это ясно как божий день, будем брать его вместе с Федюкиным, как запланировано.

Не знал начальник ОГПУ, что в это время скакал к хутору во весь мах с недоброй для Котова вестью напарник погибшего бандита Ефим Недомерок.

Только к вечеру предводительствуемая Степаном оперативная группа добралась к условленному месту. Милиционеров и чоновцев там еще не было и, воспользовавшись вынужденным отдыхом, измученные долгим переходом чекисты, напоив в Невольке лошадей и ослабив у них подпруги, лежали в тени растущих по берегу акаций. Лишь Мишке не лежалось и не сиделось в предвкушении предстоящего боя с бандитами. Он без всякой нужды вынимал из доставшегося ему мухинского карабина патроны, протирал и вновь вкладывал их в магазинную часть и с нетерпением вглядывался в колеблющийся в горячем воздухе горизонт — не едут ли милиционеры с чоновцами?

Наконец, они появились в облаке поднятой конскими копытами пыли: впереди — начальник милиции с командиром ЧОНа, за ними — человек тридцать всадников в милицейской и штатской одежде и в самом хвосте этой разношерстной колонны — колымага–ландо, набитая вооруженными чем попало комсомольцами. На облучке с вожжами в руках сидит заведующий райдетбюро, рядом с ним — заведующая охмадетом, она же командир группы содействия ЧОН Клавдия Дмыховская. А где же Нюрка? Да там же, в карете. Трясется на заднем сидении, раскрасневшаяся от волнения и духоты, удерживая на коленях санитарную сумку.

— И ты здесь? — удивилась она, спрыгивая с остановившейся под деревом колымаги и подходя к Мишке. — Здравствуй. А мы думали, ты сбежал из детдома.

— Индюк тоже думал, — огрызнулся Мишка, по в душе не ощутил неприязни к этой бедовой, черноглазой девчонке. Теперь ему и вовсе не страшно идти в бой с бандитами. Как только поступит команда, он первым ворвется в хутор и возьмет в плен обоих бандитских главарей. Хорошо, если бы при этом его ранило, не сильно, конечно, а слегка. Она бы делала ему перевязку, а он, стиснув зубы, без единого стона переносил боль — как настоящий мужчина. И что они так долго совещаются? Он посмотрел на начальника ОГПУ, говорящего о чем–то с прибывшими командирами, не зная о чем самому говорить с этой глазастой девчонкой.

Но вот совещание закончилось. Степан как старший среди командиров подозвал всех участников предстоящего боя.

— Будем брать бандитов на рассвете. Твоя группа, Марк Тимофеич, — повернулся он к начальнику милиции, — с наступлением темноты подойдет к хутору прямо отсюда, от Невольки. Трембач зайдет с западной стороны, я — с севера. Ну, а Дмыховская со своими хлопцами засядет со стороны бурунов. Бандиты, вероятнее всего, бросятся в этом направлении, вот тут–то их и встретите. А сейчас нужно выслать разведку. Кто хочет пойти?