— Привет от Кости! — нарочито–весело поздоровался с хозяином балагана Трофим, приподняв над головой основательно прокопченный паровозным дымом картуз.

Хозяин взглянул на кавказских гостей без радостного блеска в желтых, заплывших жиром глазках — напротив, в них отразилось беспокойство и даже досада. Однако, следуя профессиональной привычке, тотчас улыбнулся цирковым клоуном.

— Милости просим, — он согнал с лица остатки досады от потери трех гривенников и раскинул короткие ручки в надежде залучить остановившихся перед «аквариумом» еще нескольких зевак.

Вся безбилетная тройка, не медля ни секунды, впорхнула в таинственное, освещенное одной лишь керосиновой лампой помещение. В нем окруженная ранее вошедшими зрителями стояла огромная наполненная водой лохань, в ней что–то грузно ворочалось и плескалось. Ребята, замирая от благоговейного страха, подошли к мокрому борту дубовой посудины, заглянули внутрь: там лежала по шею в воде зеленоволосая, обнаженная по пояс женщина с чешуйчатым золотистым, как у сазана, хвостом, вместо ног. Она шевельнула им, всколыхнув в «аквариуме» воду, и обвела зрителей измученным взглядом воспаленных от затяжного купания глаз.

— Эта русалка поймана бреднем в Средиземном море, — сообщил публике хозяин балагана, введя в него еще нескольких охотников полюбоваться экзотической редкостью. Русалка, жак бы подтверждая сказанное, лениво повернулась в своем тесном обиталище. Стоящий между Трофимом и Шлемкой разносчик газет не утерпел, ткнул свернутой в трубку газетой в ее посиневшие ребра.

— Я тебе пырну! Я тебе так пырну, что родная мамаша узнавать перестанет! — хрипло огрызнулась средиземноморская нереида на чистейшем московском наречии, а публика весело заржала.

— Товарищи зрители! Не тревожьте русалку, а то выгоню из зала, пригрозил толстяк. — Вы ее лучше попросите песню спеть. За пение еще билет требуется — пять копеек.

Любители русалочьего соло нашлись, и зеленоволосая «сирена» вынуждена была затянуть на человеческий лад:

Что верно, то верно, одета она была неважно. Сшитая кульком и разрисованная под рыбью чешую клеенка на ногах да парик на голове из выкрашенного в зеленый цвет мочала — вот и весь наряд.

— продолжала жаловаться русалка, отжимая худыми руками свои зеленые космы, и мутная вода ручейками скатывалась по ее дряблым, совсем не девичьим грудям.

Это было не слишком веселое зрелище, и зрители, не дождавшись окончания сеанса, один за другим подались к выходу.

Ушел домой и мальчишка–газетчик.

— Ну, хватит скулить, — обратился к русалке хозяин, когда из посетителей остались в балагане лишь моздокские гости. — Пора закрывать на обед. Снимай свой хвост и отведи вот этих на Мещанскую к Сергею Петровичу.

— Тебя б самого заставить поскулить в этой вонючей бочке, — огрызнулась русалка, взбираясь на борт лохани и оттягивая резинку, удерживающую на ее чреслах клеенчатый хвост. — Ну чего вытаращились? — набросилась она на парней. — Аль сроду голых баб не видели? Отвернитесь, я переодеваться буду.

— Подумаешь, невидаль какая, — проворчал хозяин, — селедка ржавая…

Ох, и взбеленилась при этих словах русалка.

— Если я селедка, то ты осьминог проклятый! Всю кровушку высосал из меня, чтоб тебе сдохнуть! — взвизгнула она и, скомкав снятый «хвост», швырнула его в лицо толстяку.

— Психопатка чертова, — проговорил тот бесстрастно, ловя налету русалочьи доспехи.

— Уйду снова в цирк! — крикнула русалка. — В ассистентки к Дурову.

— Как же, ждут тебя там не дождутся. У Дурова своих обезьян девать некуда. Сходи лучше куда приказано и не будь сама дурой, — по–прежнему не повышая голоса, сказал ей хозяин. А русалка заплакала в бессильной ярости и стала одеваться. Спустя несколько минут, припудренная и подкрашенная, она уже выстукивала стоптанными каблуками своих некогда модных туфель по мостовой, прилегающей к Сухаревке 2–ой Мещанской улицы и, не успев еще остыть после перебранки с владельцем аттракциона, выговаривала своим юным попутчикам:

— Ну, моя жизнь, считай, загублена, а вы–то зачем связались с этим живоглотом?

— А мы не связывались с ним, — возразил спутнице Трофим. — Нас попросил один человек отвезти гостинцы его брату, вот мы и везем.

— Брату… — желчно усмехнулась женщина. — Что–то много у него родственников, у этого брата, — со всех концов с гостинцами жалуют. Ох, чует мое сердце, влипну я с вами когда–нибудь…

У Трофима от ее слов обдало холодом поясницу. Он взглянул на Шлемку: у того, по всей видимости, этот разговор также не вызывал радужного настроения. Скорей бы уже разделаться с опостылевшей за дорогу корзинкой да отправиться на поиски летной школы.

Ну вот, кажется, и пришли. Поравнявшись с огромным пятиэтажным домом, провожатая наконец–то свернула в подворотню, из которой так и пахнуло на пришельцев гнилой капустой, и направилась к стоящим в глубине двора складским помещениям. У одного из них с вывеской над дверью «Депре» остановилась и постучала в ржавое железо каким–то особым стуком.

— А… Любаша! — выглянула из двери усатая физиономия. — Заходи, заходи, заморская сирена, милости просим. А это что за дельфинята с тобой? Не с Черного, случайно, моря приплыли?

— Нет, с Каспийского, — в тон усачу ответила Любаша, проходя вместе с подопечными в затхлое подвальное, без единого окошка помещение, сплошь заваленное мешками и ящиками. Оно тускло освещалось висящей под потолком керосиновой лампой.

— С чем хорошим, русалочка? — поинтересовался усач, внимательно оглядывая «дельфинят» с головы до пят.

— Сергею Петровичу подарок привезли к дню рождения, — усмехнулась Любаша.

— Подарки мы любим, — улыбнулся усач и показал руками на табуреты. — Садитесь. Сергей Петрович куда–то отлучился, придется чуточку подождать. — Сам он, заперев дверь на зддвижку, уселся за конторку и принялся листать какую–то замусоленную тетрадь.

— Мне–то зачем его дожидаться? — повернулась к выходу Любаша. — Я их к вам привела, вы с ними и разбирайтесь, а мне домой пора — продолжать представление.

— Э нет, русалочка, так дело не пойдет, — осклабясь, повертел головой усач. — А если вместо дельфинов к нам заплыли осетры? Из фонтана, что на Лубянке… Ха–ха–ха! — закатился он смехом от собственного остроумия. — Ты уж поскучай с нами, Любашенька, никуда не денется твой нептунчик. А я потом провожу тебя к твоему аквариуму в цельности и сохранности, если у тебя еще осталось что сохранять, — и он опять зашелся хохотом.

— У глупого и шутки глупые, — отвернулась от него Любаша, садясь на табурет.

Скучать пришлось недолго. Вскоре снаружи послышались приближающиеся шаги и затем в дверь стукнули точно так же, как Любаша.

— Вот и он, — поднялся из–за конторки усач. Отодвинув на двери засов, он открыл ее и почему–то стал поднимать кверху руки, словно возносясь с молитвой к всевышнему.

— Всем — ни с места! — тотчас ворвался в склад коренастый в кожаной тужурке мужчина лет сорока с наганом в руке. — Руки вверх, ублюдки!

За ним вбежало в склад еще несколько вооруженных человек. Трофим, леденея от жуткой мысли, взглянул на Шлемку: у того заметно дрожала зажатая в правой руке балалайка.

— Господи! Святая богородица, — запричитала свистящим шепотом Любаша, — я так и знала, что влипну когда–нибудь с вами, паразитами…

— Товарищи! Тут какое–то недоразумение… — бормотал в свою очередь усатый кладовщик, пятясь под револьверным дулом к конторке. — Я честный служащий французской фирмы «Депре»…

— На Лубянке разберемся, чей вы служащий, — прогудел в ответ мужчина в кожаной тужурке, продолжая держать у него под усами наган.

— Товарищ чекист, клянусь… — задержанный умоляюще положил на грудь ладонь с растопыренными пальцами.