Начался разговор о любимых спектаклях, актерах. Выяснилось, что хотя Таня многих и не видела, но обо всех читала и очень много знала о театре.

Прозвенел звонок, и Таня предложила:

—      Идем к нам в ложу. Там все наши, мы поместимся.

—      Хорошо! — сразу согласилась Лина, но остановилась. — Неудобно перед тетей. Знаешь, я приду после второго действия.

Она пришла к ним после второго действия.

—      Вот и Лина! — приветливо сказала Таня. — Садись со мной, мы не толстые с тобой, поместимся, и Володя чуть-чуть подвинется.

—      Здравствуйте, — сказала Лина. — Я прямо в восторге от Василька, а вы?

—      О, — многозначительно поднял палец вверх Ленька. — Не говори этого при Тане — она влюблена в Василька.

—      Правда? — спросила Лина. Все вдруг начали смеяться, а Таня даже покраснела.

—      А что? Может, и влюблена, — призналась она и, подморгнув Леньке, вздохнула как бы от отчаяния.

Лине очень понравилось, как просто все они себя ведут, и, наверное, что-то тут такое есть. Только Василько снова появился на сцене, Таня так и впилась в него глазами. Хорошо было бы посидеть вместе с ней в парке под каштанами и поговорить совсем-совсем откровенно... Но сцена вновь всех захватила.

Василько сидит в тюрьме, обхватив тонкими руками колени. Рубашка у него разорвана, волосы взъерошены, серые глаза горят, он поет «Орленка»:

Орленок, орленок, взлети выше солнца

И степи с высот огляди!

Навеки умолкли веселые хлопцы,

В живых я остался один.

Орленок, орленок, блесни опереньем,

Собою затми белый свет.

Не хочется думать о смерти, поверь мне,

В шестнадцать мальчишеских лет.

Голос звонкий, как у подростка, ломающийся и неровный — звучит так проникновенно и так берет за душу, что девочки начинают шмыгать носиками.

—      Лида, Лида, дай платочек, — шепчет Роза. — Лид, дай платочек, я свой забыла.

А со сцены доносится пламенно:

Орленок, орленок, товарищ крылатый,

Бурятские степи в огне.

На помощь спешат комсомольцы-орлята,

И жизнь возвратится ко мне.

Орленок, орленок, идут эшелоны.

Победа борьбой решена.

У власти орлиной орлят миллионы,

И нами гордится страна!

Таня неотрывно смотрит на сцену, широко раскрыв глаза, и невольно в темноте Лина берет ее за руку, и так, крепко взявшись за руки, они сидят до конца спектакля...

«Я тоже хотела бы так, как он, — подумала Лина. — Если бы стать настоящей пионеркой! Почему у меня все не так?»

Она вспомнила рассказы отца о гражданской войне, о борьбе за Советскую власть.

Что делается в театре, когда Василька освободили!

—      Василько! Василько! — кричат и визжат сотни детей. Мальчишки прыгают через ряды; девочки, с размазанными по лицу полосами от слез, пищат, как котята.

Василько выбегает еще и еще, но зрители не хотят расходиться. Наконец свет гаснет, и все торопятся в гардероб.

Лина побежала сразу же к тете. Стали в очередь, оделись. С Таней разминулись, но когда вышли из театра, то увидели восторженных юных поклонников и поклонниц. Никто не спешил домой.

—      Посмотрим еще — какой он, Василько, — услышала Лина слова маленького мальчика, стоявшего рядом с товарищем.

Возле служебного входа стояла и Таня со своей компанией.

«Вот это да! — подумала Лина. — Вот тебе и Таня! Честное слово, мне это нравится!»

—      Тетя, подожди в машине, я сейчас, — сказала она и подбежала к подругам.

В это время открылись двери.

—      Василько! Василько! Браво! — заорали Леня и Гриша.

На пороге появилась маленькая, тоненькая женщина, в серой беличьей шубке, серой шапочке, с большими серыми глазами — глазами Василька! Она улыбнулась знакомой Лине улыбкой, помахала приветливо рукой, — и вдруг Таня кинулась ей на шею! Да, это была Танина мама — пылкий Василько! Они так и пошли, обнявшись, а за другую руку Танину маму держали Лида с Розой, и Леня с Володей шли рядом, и еще целая ватага мальчиков и девочек окружали их. Вот так толпой они и пошли домой.

Лина молча села в машину и так промолчала всю дорогу, не слушая, о чем говорит тетя.

С того дня началась горячая и искренняя дружба с Таней.

Какое это счастье, какая это замечательная радость — дружба!

Лина думала: нет, Таня не чувствует так, как она. У Тани много друзей. У Тани — мама. Маленькая, тоненькая Галина Алексеевна. «Мама — мой самый лучший друг», — сказала сама Таня. Каждое лето Таня ездила в пионерский лагерь вместе со своими друзьями. «Вся дворня», — смеялась она. Но Лина ревновала недолго. Девочки так тянулись друг к другу, потому что сразу же почувствовали: это настоящая дружба, не просто подруги, как в детстве случается, иногда просто потому, что рядом живут или вместе учатся. Нет, им интересно было делиться своими мечтами, планами, мыслями о книгах, а иногда они, взявшись за руки, бегали в «телячьем восторге» по паркам над Днепром, лазили по горам, спускались к реке... Вдвоем они любили ходить в консерваторию, на академические концерты. Таня всегда наотрез отказывалась от машины:

—      Нет, нет! Ног у нас нет, что ли? Мне и так столько приходится лежать!

Вообще, так повелось, что чаще Лина бывала дома у Тани и очень редко Таня у Лины. Лина не обижалась. У Тани в доме спокойно, уютно. Веселая, приветливая мама Галина Алексеевна и папа — тоже молодой, влюбленный в свое дело журналист.

Лине сразу все понравилось тут, с первого прихода. Много книг, очень простая, уютная обстановка. Вдруг из кабинета долетели звуки рояля.

—      Ой, папа кончил работать! — закричала Таня и помчалась в кабинет. Через минуту все изменилось.

Поставили патефон, и отец (он тоже не был похож на отца — и фигура, и лицо совсем юношеские) уже кружил в сумасшедшем танце Таню, потом Лину, Галину Алексеевну. Потом пел арию из «Князя Игоря». Лина с Таней и не заметили, как оказались на ковре, а Андрей Сергеевич и Галина Алексеевна на диванчике. И тут же начались жаркие литературные споры о повести «Два капитана», печатавшейся в «Пионере». Не выдержав, вышел из своей комнаты старенький дедушка и тоже включился в разговор. Собственно, говорили взрослые, особенно горячилась мама. Девочки только ойкали, сидя на ковре. Лина сразу почувствовала себя легко и свободно и даже не могла точно сказать, кто из всей семьи ей нравится больше. Потом ее попросили сыграть, и она играла «Карнавал» Шумана, вальсы Шопена, и даже дедушка поблагодарил ее за игру.

У них в доме было все совсем иначе... Как неинтересны эти мамины знакомые и подруги! Только и разговоров — ателье, кремы, платья... Как надоело все это! Отца Лина уважала. Она и любила его больше, чем маму, но виделась с ним редко, еще меньше разговаривала... Каждый жил своей жизнью. И ко всему еще повадился ходить к ним этот противный инженер с черной старомодной эспаньолкой. Возможно, если бы он Лине встретился где-нибудь в другом месте и не с таким выражением преданности смотрел бы он на маму, может быть, он бы и не показался таким противным. С его появлением мама очень изменилась. Это давало право Лине теперь закрываться у себя в комнате или, собираясь к Тане, холодно сказать: «Это мое личное дело».

А маме кажется — новыми платьями да чулками-паутинками исчерпываются ее обязанности по отношению к взрослой дочери, которая к тому же способная, отличница и не нуждается ни в чьей помощи. Лине хотелось обо всем этом поговорить с Таней, но было страшно. Такой разговор будто узаконивал эти невозможные, какие-то возмутительные отношения в их семье: между папой, мамой и ее инженером. Может, ей все это только кажется? А когда расскажешь — это уже будет на самом деле так, и Лина боялась этого.

Благодаря Тане она с классом подружилась, ее вместе с Таней выбрали на пионерскую конференцию. Здесь, в этом театре, она и проходила...