После того как замирают последние звуки сигнальной трубы, уже не до сна. Лежишь и видишь, будто на экране, то гибкие, словно выточенные, уши своего коня, то его глаза, сверкающие озорством и лаской, то тяжелый, громоподобный выстрел в широкий лоб с белой залысиной. Чудится, что падает он, вытянув ноги со стертыми подковами, и долго-долго подрагивает взъерошенной шерстью.

Да было ли все это?

... 24 ноября 1942 года мы в конном строю вслед за танками входим по небольшому коридору между селами Подосиновка и Большое Кропотово в прорыв. Отразив фланговый удар противника, двигаемся на полном галопе в направлении совхоза Никишкино, с ходу захватываем вражеский эшелон с боеприпасами, несколько пакгаузов, битком набитых продовольствием, предназначенным для снабжения ржевской группировки гитлеровцев. Сюда, в город Ржев, приезжал Гитлер и заявил, что Ржев является трамплином для прыжка на Москву и его падение равносильно падению Берлина.

Удар гвардейского кавалерийского корпуса, поддержанный «катюшами» и танками, в связи с запоздалым вводом конницы утратил свою внезапность. Успела войти в прорыв лишь 20-я кавдивизия и заняла западнее совхоза оборону. Наш 12-й кавалерийский полк проскочил с двумя эскадронами, сорокапятками, минометной полубатареей под командованием замкомбата гвардии лейтенанта Георгия Бабкина, моего большого друга. Проскочил и 9-й кавалерийский полк — без командира гвардии майора Капустина и штаба. Полк возглавил помощник начальника штаба гвардии старший лейтенант Головятенко.

Основную часть корпуса противник отсек сильным огнем из закопанных в землю танков и вынудил нас перейти к обороне.

Много раз долгими бессонными ночами я размышлял, анализировал эту операцию и не мог понять, почему 3-я гвардейская не пошла сразу вслед за 20-й и простояла всю ночь в Хлепинской долине на голом месте, неся неоправданные потери от артиллерии и авиации противника?

В ночь на 27 ноября под прикрытием бронепоезда противник подвез по железной дороге из Сычевки свежие батальоны, вытеснил нас из совхоза Никишкино, окончательно закрыв и без того узкий коридор. Мы оказались в тяжелом положении. Трофейное продовольствие вывезти не успели, люди остались без продуктов, кони — без фуража, танки — без горючего.

На рассвете меня вызвали в штаб, который размещался в сделанном на скорую руку шалаше. У входа горел небольшой костер. Протянув руки к жиденьким космам вихляющегося пламени, на бревнах сидели комдив Михаил Данилович Ягодин и заместитель по политической части гвардии полковник Михаил Алексеевич Федоров.

Разговор со мной начал гвардии полковник Жмуров.

— У нас один выход,— сказал он,— выбить противника из Никишкино, захватить продовольствие. Так и решил командир дивизии. Задача возлагается на ваш двенадцатый полк. Возьмете в свое распоряжение два эскадрона девятого полка.

— Вам будут еще приданы четыре танка — тридцатьчетверки,— вставил комдив Ягодин.— Больше не можем.— Михаил Данилович закусил рыжеватый ус. Стряхнул с белого рукава полушубка пепел, добавил:— Мы на вас надеемся, товарищ гвардии старший лейтенант.

— Постараюсь выполнить поставленную задачу, товарищ гвардии полковник,— ответил я, понимая, чего от меня ждут в этой критической ситуации.

На дороге, где под остроконечными елями стояли кони и охрана во главе с бурятом сержантом Семеном Хандагуковым, меня окликнул замполит Михаил Алексеевич Федоров. Тронув за плечо, спросил тихо, с присущим ему спокойствием:

— Бронепоезд ведь не шутка...

— Все-таки четыре танка — сила, товарищ гвардии полковник.

— Сила-то силой... Продумай хорошенько, как будешь действовать. Я к вам наведаюсь в Карпешки. Желаю успеха.

Смущенный неожиданным разговором, я поблагодарил полковника за доверие. Замполит всегда относился ко мне с повышенным вниманием, мягко, с большим тактом гасил иногда мою горячность, и я был очень благодарен ему за это. В 9-м полку вместо двух эскадронов мне выделили сорок человек под командованием гвардии лейтенанта Алексея Фисенко. Несмотря на свою молодость, он командовал эскадроном. Я его знал по совместным летним учениям: 9-й полк наступал, а наш, 12-й, оборонялся. Потом, когда на разборе учений командира эскадрона хвалили за отличные действия, он стоял перед генералами и застенчиво улыбался. И сейчас улыбка не сходила с его усталого, осунувшегося лица.

— Это и все твое войско, Алеша? — вздохнул я, гляда на рослых, побуревших от холода и дыма кубанцев в замерзших, коробящихся плащ-палатках, волочивших на плечах два станковых пулемета, три противотанковых ружья и несколько ручных пулеметов.

— Двое суток в окопах, да еще в разведку ходили без всякой передышки. Народ что надо! Нам бы, товарищ гвардии старший лейтенант, отдохнуть малость,— проговорил Фисенко.

— Садитесь на коней и следуйте в Карпешки... Коней поставьте в сарай.

Я объяснил лейтенанту, как проехать туда, и сказал, что прибуду с танками.

Узнав, зачем я наведался в танковую бригаду, полковник шлепнул кожаными рукавицами по широким брюкам черного комбинезона.

— С радостью, душа моя, послал бы и больше, да не могу. Вот при тебе выкачаю горючее из четырех баков, солью в один. Сам знаешь: коридорчик-то закрыт!

— Так я же собираюсь открыть его!

— Откроешь, тогда будем пособлять всей бригадой!..

По прищуру его глаз и застывшей улыбке на обветренном рябом лице я понял, что комбриг не особенно верит в благополучный исход операции.

С тяжелым чувством прибыл я на танке в Карпешки, от которых остался целым один лишь огромный коровник. Здесь и сосредоточились подразделения. Нам предстояло атаковать село Никишкино, которое оборонял фашистский бронепоезд, усиленный батальоном пехоты.

Собрав командиров, я объяснил им обстановку. Большинство из них были люди опытные и хорошо понимали, какое горячее предстоит нам дело; ждали от меня то, чего ждут от командира в трудную минуту,— правильных, разумных решений. А я пока не мог их принять, потому что еще сам не знал, как сладить с бронепоездом. Терять людей за здорово живешь не хотел. Слишком неравными были наши силы. Но приказ есть приказ.