«Вынь лицо из супа! – приказал он второму. – Вытри пятна рулоном бумажной санитарии. Теперь отвечай: ты что, возражаешь, что ли, против Выстрела Предупреждения и Возмездия? Думаешь, прямо в курву попадет?»

Второй мордоворот немного очухался. «Отнюдь я не против ВПВ, отнюдь. Можешь „макарова“-то в кармашке не дрочить. Лично я буду скорбеть, если ВПВ затронет мою пожизненную любовь, которую еще недавно драл, как сидорову козу, и она стонала подо мной, эта могущественная олигархиня. Однако ведь необязательно же ВПВ в нее попадет. Я правильно тебя понял, Комплект? Гораздо больше у нас шансов испепелить ее предательское комсомольское окружение и, в частности, коррупционного предателя Родины, ее супруга Стратова, а также Вадьку Бутылконоса и Алмаза, которые, гады позорные, даже не оказали мне первой помощи при умирании в опозоренном долгосрочном блоке Краснознаменного изолятора. Вот кого в уме надо держать как жертв, а не женщину прекрасную!»

«Не сходи с ума, мудак! Вставай!» – рявкнул первый.

Они достали из чемоданов две высоченных фуражки Советской Армии, приспособили их к своим плохо оформленным башкенциям и вышли в сад. Бородачи сгруппировались вокруг пускового устройства. Понимали важность момента. Мордовороты взяли под козырек. Первый скомандовал:

«Приступаем к операции ВПВ. Пусковая единица готова. По врагам нашей матери-родины и народа-отца: десять, девять, восемь – и так далее – пуск!»

Ракета с раскаленной красной задницей ушла в темноту. Отсюда через залив до стратовского замка было километров десять, примерно столько же, сколько от полосы Газа до израильского города Здерота.

В тот же миг маячок с помощью специальной аппаратуры, отчасти сходной с системой перехвата «Пэтриот», показал запуск враждебной ракеты. Сидящие возле пульта Мастер Шок и Мастер Сук произвели соответствующие телодвижения, и по соответствующей траектории, автоматически высчитанной – при помощи все того же маячка, – встречать нежеланного гостя вылетела соответствующая штука. Вспышка над заливом показала, что встреча состоялась.

Мордовороты и бородачи не успели опомниться, как вокруг их снятой дачки взвыли сирены жандармерии. Группа захвата в противовзрывных комбинезонах заполонила дом и сад, и горделивые птицы Евразии были вмиг взяты за руки и окольцованы. Вот к чему привел тот самый наводящий маячок, переданный вроде бы надежному евразийцу. Но еще больше надо винить проклятье Родины и Партии, огненную водичку разлюбезную, которой начали предаваться с самого начала заграничной командировки.

Естественно, на первом же допросе мордовороты с одной стороны и бородачи – с другой стали применять надежную тактику тотальной несознанки. Дескать, приехали охладиться знаменитыми водами Бискайя, сняли дачку, а в саду там оказалась, видать, от прежних каких-нибудь съемщиков, нам совершенно не нужная пусковая ракетная установка. Похожей версии придерживались и бородачи. Приехали, хвала Аллаху, деньжат подзаработать для измученных евреями семей. Вот эти товарищи, прежде совершенно незнакомые, наняли их для побелки стен. Начали было работать, помолившись, а в саду совершенно случайно натолкнулись на сатанинское порождение Джаханнума, пусковое, вот как вы сказали, господин комиссар, из редкого металла; вот и все.

После допроса всех привезли в великолепную антитеррористическую тюрьму. Майор Блажной тут же начал делать записи в своей памяти: камеры одноместные, душевые кабинки с туалетом, бумажные салфетки и полотенца одноразового (!) пользования, столик из белой пластмассы, койка из синей, окна незарешеченные, открываются на ширину просунутой ладони, но не больше, ни в коей мере не ширше. Впечатление было такое, что в тюрьме, кроме них, то есть взятых в Бидаре православных и мусульман, никого не было, только из глубины доносились странные нечеловеческие звуки, похожие на щелканье множественных птиц и зевоту павианов. Это у нас тут один бразильский товарищ поет песню своей родины, пояснили сотрудники. Потом видно было в большое окно, как этого товарища провели по аллейке мимо газонов на выход. У него были короткие могучие ноги и длинные не менее могучие руки. Оглядываясь на сверкающую белизной и голубизной крытку, он поражал глубоко укоренившимся взглядом ненависти. Ну, прощай, Вальехо, или как тебя там, и не поминай лихом, сказали тюремщики. Нет, револьвер не отдадим, он будет передан в музей криминалистики. Счастливо тебе и до скорого.

Эх, вздохнул майор, хоть бы отдохнуть тут, расслабиться на энное количество дней, а потом не возражал бы прямо тут послужить атлантической цивилизации, хотя бы и просто коридорным.

Теперь вернемся к нашему Никодимчику. Что произошло с ним после взрыва в ночных небесах? Сбросив смокинг с атласными лацканами и штаны с атласным лампасом, он, подчиняясь какому-то невнятному, но мощному импульсу (экое изобилие деепричастных оборотов, а вот местоимение «он» так и осталось в одиночестве, охраняемое двумя запятыми)… Итак, мальчик нырнул в глубину и, обожженный блаженной прохладой, подумал, что теперь уже ему тут, в этой блаженной прохладе, долго, если не вечно, жить и произрастать.

Теперь он уже не то чтобы плыл, а просто продвигался в среде. Иной она и быть не могла, обнимала повсеместно. Не особенно даже и хотелось вынимать голову из среды для вдоха. Он плыл, и плыл, и развивал ночное зрение в этой среде, которую он теперь называл «Морское».

В настоящий момент Морское влекло его к одинокому камню, с которого еще был виден «Шато Стратосфер». На этом камне он уже бывал однажды. Обнаружил там удивительную пещеру, куда не достигала разбивающаяся о камень волна. Там он тогда и оставил свой полуволшебный сёрфборд с компьютером, работающим на самозаряжающихся батарейках, и с плоскими емкостями, содержащими кое-что необходимое, включая и конденсированную в пилюли еду. На носу у остроносого предмета мигал маячок, конечно не имеющий никакого военного значения, а лишь оповещающий хозяина и друга о том, что в животе у дельфиноподобного (никаких намеков ни на финансиста, ни на ветреную девушку), вот там, в животе, терпеливо ждет чье-то дружеское послание; недружеских Никодимчик пока не получал.

На этот раз оно было супердружеское и в равной степени суперпаническое: «Дорогой Ник, как ты мог исчезнуть, не предупредив ни одним словом своего Хранителя? В наших недавних беседах несколько раз ты употребил слово „морское“. Теперь я понимаю, что оно тебя влекло. Быть может, ты боялся стать выброшенным на берег чудищем? Однако я как близкое тебе по происхождению существо не раз предупреждал тебя о семилетних циклах. Они приходят и уходят. Я сам в течение жизни прошел через что-то подобное не менее семи раз. Ты ушел в Океан, в этом я не сомневаюсь. Я пробежал всего каких-нибудь десять метров, и, когда оглянулся, на пляже тебя уже не было. Послушай, ты же знаешь, что ты для меня то ли брат, то ли сын. Я отвечаю за тебя перед моими кумирами и перед всем редкоземельным сообществом. Я должен знать, где ты находишься, если ты еще где-то находишься. Иначе мое пребывание в пространстве воздуха теряет смысл. Твой Макс».

Никодимчик прочел это послание и не испытал никаких особенных душевных мук. Он чувствовал, что им уже обвладело Морское, иными словами, полнейшее и нормальное одиночество. Усмехнувшись, он отшлепал на своем киборде «ответ всем, кто меня знал».

«Всей семье Стратовых,

Включая Хранителя,

А также моей второй семье,

Достойным господам

Брендону и Пенелопе Хорайзент,

А также всему племени «Таблица-М».

Винсенту Лярокку,

Подарившему мне ощущение волны,

А также всему последнему выпуску его школы.

Моей несравненной и вечной любви

Дельфине Лакост (несмотря на ее неверность).

Вальехо Нагану (если мы еще друзья, то есть не враги).

Гругрутюа и Дидье, с которыми друзья навеки.

Русскому писателю из Биаррица, фамилию которого забыл.

Сообщаю, что ушел насовсем в Морское; прошу не беспокоиться.

Прошу передать правительству Франции мою просьбу не применять ни ВВС, ни ВМС ни для спасения, ни для отыскания тела. Мне здесь хорошо, а вреда от меня не будет.