С учетом этих заслуг в 1917 году мне поручили председательствовать на Всероссийском съезде летчиков в Ярославле.

С первых лет советской власти В. И. Ленин уделял большое внимание развитию науки, а также авиации. Он стремился поставить на службу пароду все достижения науки и техники, и, естественно, авиацию. Поэтому в январе 1921 года я написал письмо В. И. Лепину с предложениями о создании воздушного флота в России. Секретариат главы правительства уже через два дня предложил мне обратиться к Склянскому (Реввоенсовет республики) и Акашеву (Воздухофлот). В тот же день я с ними встретился, и мы составили план будущих действий по созданию воздушного флота.

Мной написано свыше 20 статей и книг по авиации и воздухоплаванию.

Четвертый рассказ в моей книге «На границе неведомого» называется «Почему мы не рассыпаемся», он посвящен вопросу о природе сил, цементирующих Вселенную и мешающих галактикам, звездам, планетам и различным телам на их поверхности рассыпаться на составляющие их атомы. Я полагал, что роль своеобразного «цемента» играют атмосферы, обязательно возникающие вокруг всех тел во Вселенной. Подробно обсуждая свою гипотезу молекулярного сцепления, я провел аналогию между атмосферой Земли и атмосферой Солнечной системы, которой является зодиакальный свет, и пришел к выводу о важной роли «мировых атмосфер». Все, что мы видим: газы, жидкости, эластические и твердые вещества, звезды, планеты, кометы, даже сами полуэфирные элементы зодиакальных атмосфер, — все это, едва попав за пределы мировой атмосферы, тотчас разлетится на атомные компоненты, пока эти новые химические элементы не образуют новой мировой атмосферы, достаточной для сдерживания остатков от распадения. Без мировых атмосфер вся Вселенная осталась бы однородной пустыней.

Идея мировых атмосфер, с помощью которых можно было объяснить различные свойства, приписывавшиеся в то время физическим телам, в том числе инерцию и гравитацию, наиболее детально рассмотрена в моей книге «Основы качественного физико-математического анализа». Проанализировав все, что было тогда известно о гравитационных, электрических и магнитных полях, я предложил объяснить эти явления свойствами полей, или «мировых атмосфер», как я их называл. Я высказал предположение о том, что зодиакальная атмосфера Солнечной системы могла бы играть роль эфира в электродинамике Максвелла.

Изучение свойств зодиакальной атмосферы я продолжил в книге «Законы сопротивления упругой среды движущимся телам». В ней я подробно рассмотрел особенности движения тел различной конфигурации в земной атмосфере, разработал на этой основе теорию сопротивления среды и применил ее к решению вопроса о сопротивлении межзвездной среды движущимся в ней небесным телам. Это сопротивление оказалось ничтожно мало. Так, Земля в своем движении по орбите испытывала максимальное сопротивление на ее переднюю поверхность, не превосходящее давления гирьки весом 2,3 грамма.

Понятно, что такое ничтожное противодействие окажет лишь совершенно неощутимое влияние на скорость орбитального движения нашей планеты. Сопротивление межзвездной среды движению в ней всей Солнечной системы оказалось еще меньшим.

Следующий рассказ — «Неисчислимое как один из распределительных факторов в жизни природы».

Я всегда понимал ограниченность детерминизма, свойственного ньютоновой механике. Есть законы природы, носящие вероятностный характер. Анализируя различные физические явления и события, изучаемые теорией вероятностей, каждое из этих событий, как и факт нашей собственной жизни или проявления нашего свободного, сознательного выбора, суть только определенные эпизоды в жизни одного целого — Вселенной. А потому и присутствие в каждом частном испытании, подчиняющемся теории вероятностей, известной доли произвольного, т. е. не поддающегося никакому подсчету, никакому предвидению и не выразимого никакой точной формулой, и является характеристикой всей бесконечной Вселенной, всей бесчисленности действующих в ней влияний.

Теории вероятностей я не посвятил специальных работ, но эта математическая теория занимает значительное место в моих исторических сочинениях.

А вопрос применения статистических методов к естествознанию, и конкретно к биологии, меня волновал еще в Шлиссельбурге. Там я написал работу «Факторы биологической эволюции», изданную только в 1936 году.

В этой работе рассматривались вопросы наследственности и изменчивости. Так, например, при бесполом размножении происходит утеря широких эволюционных возможностей. Этот способ не дает видам прочности и устойчивости, дробит породу на новые частные вариации. Половое же размножение, напротив, дает виду эволюционную перспективность, совершенствует его как одно целое.

Далее я перешел к статистическому рассмотрению законов наследственности. Первый закон гласит, что общее действие всей суммы наследственности побуждает всякое вновь нарождающееся существо быть математически похожим на среднюю норму его исторических предков. Второй закон касается отклонений от средней нормы. Любой материал, взятый для исследования и поддающийся измерению, например, окружность грудной клетки, скорость бега различных людей и др., красноречиво говорит нам, что любое качество при передаче его потомству варьируется всегда по одному и тому же строгому закону, который теория вероятностей уже давно выработала и математически сформулировала для всех случайных событий неорганического мира.

Потом я перешел к обоснованию приложимости математического подхода к процессу эволюции. То есть возможности вычисления хода эволюции всякого определимого численно качества за определенный промежуток времени.

Я выделил следующие факторы эволюции: элиминирующее действие среды на менее приспособленные виды, борьба за существование, половой отбор. Признавая ведущее значение в эволюции дарвиновских факторов борьбы за существование и естественного отбора, я вместе с тем принимал и ламарковский принцип — приспособление к среде через упражнение органов. Трактуя борьбу за существование как фактор эволюции, я обратил внимание на разные типы борьбы: межвидовую и внутривидовую борьбу. Динамическая сущность биологической эволюции действительно отражается в статическом состоянии подвергающихся ей видов, и по этому состоянию можно определить и ее направление, и даже скорость.

Я дал здесь только основу метода ее вычислений, но придет время, когда всякую эволюцию органов и качеств будут определять этим способом по достаточному ряду статистических наблюдений с такой же точностью, как в настоящее время астрономы вычисляют пути комет по трем разновременным определениям их местонахождения на небесной сфере.

Коль скоро мы заговорили о биологии, то я вам расскажу об одной своей идее, которую пока так и не удалось реализовать.

Как известно, многие насекомые претерпевают в течение жизни различные метаморфозы, меняя свои формы. Какие же химические реагенты позволяют гусенице, через куколку, превратиться в бабочку? Над этим я задумался еще в Алексеевском равелине. И вот пришел к мысли, что у гусениц насекомых в их тельце возникают какие-то энзимы, обновляющие все ткани куколки, за исключением нервной системы, как бы лежащей в их основе, чем сохраняется психическое единство прежней и новой форм насекомого. Если это так, то энзимы можно попытаться выделить из куколок насекомых, и испытать их действие на животных, а в случае благоприятных результатов применить их к человеку. Не произойдет ли в результате этого и у них обновления всех тканей без изменения мозга и нервной системы, обусловливающей психическую сторону нашей жизни?

Эта идея ждала своего часа. И вот в 1928 году я познакомился с директором лаборатории экспериментальной терапии в Москве Я. Г. Лившицем. Узнав, что он занимается извлечением энзимов как медицинских средств, я тотчас же сообщил ему свои соображения, ионе радостью выразил готовность практически разработать мою идею.