Я посмотрел, где его оружие. Оно лежало на тумбочке возле двери. Я занял позицию между тумбочкой и Резидентом. Теперь я доверял ему еще больше. Если бы я мог его связать, мое доверие было бы безграничным. Не мог я не подстраховаться. Хотел бы, да не мог! Воспитание не позволяло!

Резидент, иронично усмехаясь, доставал из стенного шкафчика консервы и хлеб. Все он понял, и телодвижения мои оценил правильно, и пистолет положил подальше от себя специально, чтобы оберечь мои расшатанные в беспрерывной борьбе за сохранение жизни нервы. Он опять подставлялся. Он опять вел игру. А я участвовал в ней на правах статиста.

Вот только не изменит ли он ее, услышав заданные мною вопросы? На этот случай я предпочитаю, чтобы у меня был ствол, а у него консервный нож да стол. Тогда беседа пройдет в гораздо более теплой и непринужденной обстановке.

Но беседа, по крайней мере так, как ее планировал я, не состоялась. Резидент ответил на мои вопросы до того, как я их задал.

— Выбраться отсюда я тебе помогу. Это самое простое. «Раз», — посчитал я.

— Человека в Центре указать не смогу. Это невозможно, и к этому вопросу лучше не возвращаться. Все равно ничего не выйдет.

«Два», — сказал я сам себе.

Точнее, минус два. Если сказал, что будет молчать, я не вырву из него признания даже каленными на огне клещами. Правда, непонятно, зачем тогда он оставил мне дискетку. Ладно, об этом после. Оставался главный пункт моего короткого перечня вопросов. Без ответа на него все прочие, по крайней мере для меня, теряли свою значимость. Резидент молчал, размазывая по засохшим кускам хлеба жир и мясо из тушенки. Полевой курсантский завтрак. Как в былые времена.

Мы молча сжевали бутерброды. Он тянул паузу, как уверенная в своих силах театральная звезда на собственном бенефисе. Он понимал, этот зритель не встанет посреди действия и не покинет зал. Он будет ждать столько, сколько нужно, и еще сверх того. Потом Резидент долго смотрел на меня, на мою ненароком засунутую в карман руку, на лежащий на тумбочке пистолет.

— Ты, конечно, хочешь знать фамилии? — наконец спросил он.

— Конечно, — честно ответил я. Еще бы я не хотел их знать! Да хотя бы из инстинкта самосохранения. — Ты уверен, что справишься?

— У меня есть другой выход?

— Наверное, нет. — Резидент опять задумался.

— Кстати, это и в твоих интересах, — попытался я перевесить чашу весов на свою сторону.

— У меня на этом свете интересов не осталось, — резко ответил Резидент.

Нет, торговлей здесь ничего не добьешься. Не тот случай! Ему совершенно неинтересен мой товар. Если он что-нибудь и приобретет, то только из чувства жалости к продавцу. Я опять, в который уже раз за день, попадаю в положение просящего и получающего милостыню побирушки. Неужели я стал выглядеть таким убогим, что кому-то хочется подавать мне на жизнь?

— Хорошо, я дам тебе фамилии, — решил Резидент.

Я получил то, что желал, — фамилии и адреса людей, знавших о существовании Конторы, знавших о Резиденте и знавших обо мне. Этого было довольно для решения их судьбы в пользу обвинения. Прокурор требовал самых суровых мер, защита не нашла ни одного смягчающего вину обстоятельства, вышестоящие инстанции апелляции отклонили. Дело оставалось за мной.

Нет, я не жаждал мести. Я спасал свое дело, а возможно, и жизнь. Разглашение Тайны существования Конторы — событие экстраординарное. Но здесь, кроме утечки общей информации, просочились конкретные и оттого особо опасные детали. От целого можно, как от безумной легенды, откреститься. От конкретики, точнее, от носителей конкретики, возможно только избавиться. Физически. Если они останутся живы, Контора будет вынуждена избавиться от утративших инкогнито деталей.

То есть от Резидента и меня.

Надеяться на случай, на то, что вновь посвященные не проговорятся, было нельзя. Прибывшая дубль-ревизия начнет копать в окружении к тому времени уже недосягаемого Резидента, выявит всех его постоянных, случайных и даже единовременных знакомых. При малейшем подозрении проведет допросы с пристрастием. Вряд ли избалованные жизнью мафиозники смолчат. Выяснится, что несколько не имеющих отношения к Тайне человек знают в лицо Резидента и второго Резидента, временно исполнявшего в данных краях функции Контролера.

Обладающих опасной информацией, конечно, уберут. Но где гарантии, что они не рассказали об узнанном своим знакомым, а те в свою очередь своим? Местную резидентуру, конечно, свернут. Контору спешно расформируют, перетасуют и соберут вновь, но уже в другом месте и под другой вывеской. Меня, как засветившегося и, главное, знающего о причинах очередной реорганизации агента, отпустят на пенсию. Только вот заковырка — пенсии-то в Конторе нет! Потому что Конторы нет. Отсюда напрашиваются печальные выводы.

Приходится выбирать — или жизнь не далее чем до окончания ревизорской раскрутки резидентских дружков, или моя. Или — или. Я смерти не боюсь, я в этой операции десять раз под ней ходил и сто ранее, уже привык умирать, но ради зажиревших на чужих бедах преступников идти на нее не желаю. Предпочитаю первое «или». Тем более они его вполне заслужили.

— Контейнер дашь? — спросил я Резидента.

— Дам. Семь бед — один ответ.

Это точно один. Один-единственный!

Вечером я покинул дачу.

Резидент сидел за столом и смотрел в окно. Он напоминал немощную пенсионерку-старуху, которой ничего не осталось в жизни, как наблюдать события, происходящие во дворе. Впервые за всю его жизнь Резиденту некуда было спешить. Это было незнакомое и удивительное для него чувство — сидеть не в засаде, не за составлением отчета, не в купе куда-то мчащегося поезда — просто на стуле. Сидеть, ни о чем не думая, ничего не ожидая. Это можно было бы считать отдыхом, если бы не близкое будущее. По расчетам Резидента, они должны были появиться не позднее чем через пять-шесть часов. Он не боялся скорой встречи и того, что за этим Последует. Он был Резидент, и этим все сказано. Он боялся этих шести часов бездействия. Он боялся самого себя. Можно расслабиться, дать отдых мышцам, но невозможно отключить память. Много лет назад, еще только заступив на должность, он допустил просчет. Случайно узнав о планируемой местной мафией долгосрочной операции, которая прошла мимо местных органов правопорядка, он без согласования с Центром внедрил в преступную среду своего человека. Вообще-то он не должен был этого делать. Не по его топору было дерево. Но уязвленное тщеславие отосланного на периферию молодого спеца не желало с этим мириться. Он решил, пусть даже путем нарушения известных правил, доказать свою состоятельность и недальновидность не оценившего его начальства.

Он разгласил очень малую и на первый взгляд второстепенную часть большой Тайны человеку, назначенному для внедрения в одну их мафиозных структур. Он рассказал, что есть секретная и могущественная, не чета общеизвестным, организация, ведущая бескомпромиссную, не всегда в рамках закона борьбу с глобальной преступностью. Этакое благородное масонство. Это была не совсем правда — выявление мафиозных заговоров всегда было лишь малой частью работы Конторы. Но все же это была правда. Организация существовала. Резидент экономил средства. Вместо того чтобы просто купить агента, он рассказывал душещипательные истории в стиле сказок про Робина Гуда. Когда людям платят большие деньги, они не интересуются биографией кассира. Они интересуются причитающейся им суммой денег. Но суммы у Резидента не было, потому что операция была затеяна без одобрения и, значит, без субсидирования сверху. Отсутствие средств новоиспеченный борец за идею пытался компенсировать энтузиазмом и морализаторством на общечеловеческие темы. Он ошибся, отождествив свой внутренний мир с внутренним миром нанимаемого на работу агента. Он думал, что если он готов отдать жизнь во имя торжества идеалов справедливости, то то же самое готовы сделать и все остальные. Он был хорошим человеком и чуточку идеалистом. А это очень опасное сочетание. Непонятно только, как он умудрился пронести эти свои качества через жернова учебки.