В декабре 1237 г. орды Батыя осадили Рязань и после пятидневной осады взяли и сожгли город. По приказу Батыя «княгиню Агриппину, мать великого князя, со снохами и прочими княгинями посекли мечами»; убили и рязанского князя Федора Юрьевича. Жена Федора Евпраксия, узнав о смерти мужа и не желая надругательств над собой, отвергая рабью долю, «ис превысокого храма» с сыном на руках «ринулась» на землю и «заразися до смерти». Поступок Евпраксии породил легенду и дал название одному из городов Рязанской земли — Зарайску. Так же, как и рязанская княгиня, погибла жена черниговского князя Домникея. В годы нашествия Батыя русские женщины, чтобы не попасть в руки врагов, довольно часто кончали жизнь самоубийством, которое в ряде случаев было формой протеста[96].
Трагические подробности взятия русских городов ордынскими варварами быстро дошли до Ростовского княжества. Муж княгини Марии Василько Константинович в марте 1238 г. сложил голову у реки Сить, защищая родную землю. Летопись донесла до нас его предсмертную молитву за детей и «жену мою Марью». По обычаю, княгиня могла принять пострижение по смерти мужа, но на руках у нее оставались малолетние сыновья. Семилетний Борис стал князем Ростова, а княгиня Марья приняла на себя регентские функции. При жизни Василька Константиновича Мария Михайловна присутствовала при освящении церквей; став вдовою, она основала свой монастырь у озера Неро. В 1259 г. княгиня принимала в Ростове двоюродного брата мужа — великого князя Александра Ярославича Невского[97].
В конце 40-х годов XIII в. на долю Марии Михайловны выпало новое тяжелое испытание. В 1246 г. в Орду к Батыю был вызван ее отец, князь черниговский Михаил. Его сопровождал сын княгини Борис. В Батыевом стане князя Михаила за отказ выполнить унизительное распоряжение хана (поклониться их идолам) подвергли жестокой расправе на глазах у внука, который и поведал матери подробности гибели деда.
По словам епископа Иоанна де Плано Карпини, Батый «послал одного телохранителя, который бил князя пяткой в живот против сердца так долго, пока тот не скончался. После этого ему отрезали голову ножом…». Убийство отца Марии Михайловны было совершено по политическим причинам. В устранении Михаила черниговского были заинтересованы как сами ордынцы (их посольство он ранее велел уничтожить с целью спровоцировать конфликт с Ордой своего соперника на получение великокняжеского ярлыка владимирского князя Всеволода Ярославича), так и владимирские князья[98].
Вскоре при участии Марии Михайловны было составлено «Житие» Михаила черниговского. История жизни и смерти в Орде могущественного и гордого русского князя потрясла тогда Русь. Это «Житие» было, по-видимому, не единственным литературным произведением княгини Марии. Когда после разгрома Батыем Владимира в 1238 г. центр русского летописания переместился в уцелевший Ростов, оно велось под непосредственным наблюдением ростовской княгини. На мысль о прямом отношении Марии Михайловны к летописным ростовским сводам наводят настойчивые упоминания ее имени в тексте летописи, а также подробное описание похода на Калку, в котором активно участвовал ее муж. При этом обращает на себя внимание довольно эмоционально выраженная радость по поводу того, что князь Василько не дошел до реки и остался невредим; проявление такого чувства для летописца казалось бы неуместным, но оно вполне понятно, если принять во внимание, что это пишет жена князя. На страницах ростовских летописей большое место отведено воссозданию портрета Василька Константиновича и по сути панегирику ему, «гораздо» все умевшему, «хороброму паче меры», умному, честному («правда же и истина с ним ходяста»). С горечью описаны смерть князя Василька в битве на Сити, взятие ордынской ратью родного для Марии Чернигова, а под 1246 г. — мученическая смерть отца княгини. Под влиянием Марии имя ее отца стало в летописи символом мужества, непреклонности, патриотизма русского князя и воина[99].
Но при всей эмоционально-нравственной окраске вследствие «женского восприятия» «летописание Марьи» (термин Д. С. Лихачева) не носит узколичного характера. Летописный свод княгини Марии проникнут идеей патриотизма, восстановления независимости поруганной захватчиками родной земли: «…избави бог от лютого томления бусурменского люди Ростовския земли; вложи ярость в сердца крестьяном…» Здесь нет, да и не могло быть прямых призывов к борьбе с ордынским игом, так как сама борьба воспринималась тогда как задача не столько политическая, сколько нравственно-религиозная. Но и идея мученичества за веру, прослеживаемая в летописи ростовской княгини в условиях, когда, по словам летописца, «хлеб не шел в рот от страха», была полна глубокого значения. Жизнеописания князей, написанные эмоционально, со всей болью сердца, перерастали рамки обычных сухих некрологов, рождали в душах современников стойкость и уверенность, что «не все потеряно, что внешней силе завоевателя можно противопоставить силу духа»[100]. Мария Михайловна умерла в 1271 г. В 70-х годах XIII в. систематические записи ростовского летописца прекратились.
Ордынское иго принесло неисчислимые бедствия всей Русской земле, отрицательно сказалось на ее международном статусе. В середине XIII–XIV в. резко сократились династические контакты русских земель и княжеств с другими странами, почти не прослеживается деятельность за рубежом русских княгинь. Исключение составляет лишь история средневековой Польши.
Русские принцессы на польской земле
История матримониальных союзов русских женщин с представителями польской династии Пястов в XII–XIII вв. — яркая страница деятельности русских княгинь в Европе. Одна из них — Мария Святополковна, родная сестра Сбыславы, жены правившего в то время в Польше Болеслава Кривоустого. В 1117 г., перекрестившись «в латынскую веру», она вышла замуж за знаменитого силезского магната Петра Властовича. После смерти сестры она взяла на воспитание княжеского первенца Владислава. Можно полагать, что именно в ее семье поддерживались честолюбивые амбиции будущего князя, до конца дней рассчитывавшего стать единовластным правителем. Когда муж Марии попал в опалу и бежал на Русь, она разделила с ним участь отверженного, а по возвращении в Польшу развернула деятельность по основанию монастырей и костелов. И Мария, и ее муж оставили заметный след в польской архитектуре: не случайно их считают основателями польской романской культуры XII в. Связи с Русью, которыми Петр пользовался благодаря жене, были настолько прочными, что исследователи доныне колеблются, не был ли Петр русским[101].
Пространные отзывы польских хронистов получила и Елена (ум. в 1206 г.), дочь перемышльского князя Ростислава Владимировича. В 1194 г. она возглавила «краковский стол» на правах регентши малолетнего сына Казимира II Справедливого. В условиях борьбы за власть между сторонниками Мешко Старого (законного претендента на престол) и малолетнего сына Казимира II Лешека Елена Ростиславна постаралась обрести надежного союзника. Им стал волынский князь Роман Мстиславич, которого хронист называет ее «верным помощником». Впоследствии Елена Ростиславна честно его отблагодарила: она дала ему «воев в помощь», когда Роман вел борьбу за объединение Волыни и Галичины, а после смерти князя Романа его вдова, «княгиня Романова», развернувшая бурную деятельность в Галицко-Волынской Руси, в 1202 г. получила убежище от врагов при ее дворе[102].
Стремясь к закреплению дружественных отношений Кракова с родной землей, Елена Ростиславна побудила своих сыновей, старшего — Лешека Бялого и младшего — Конрада Мазовецкого, к женитьбе на русских княжнах.
Старший сын женился на Гремиславе, дочери луцкого князя Ингваря Ярославича. Долгожданный наследник — сын Болеслав — родился у них через 15 лет. В 1227 г., когда ему исполнился год, его отец Лешек Вялый погиб. Тогда же Гремислава была провозглашена регентшей при сыне и приказала выбить печать с собственным изображением. Эта печать дошла до наших дней. На ней Гремислава изображена на польском троне с жезлом в руке и венцом на голове — такое «королевское изображение», наверное, льстило честолюбию регентши[103].
