«Сразу доложат князю его люди», — написал почти сразу Пересветов.

«И что в этом плохого»? — ответил ему Юрий Васильевич и продолжил, — «нас два с лишним десятка, в прямую напасть не решится, а вот ошибок, занервничав, может кучу наделать».

«Не лучше ли обо всём Великому князю доложить»?

«Там Дума боярская. И Шуйские, чей человек Трубецкой, сильны ещё. Может всё плохо кончиться. Могут и на убийство Ивана пойти, ну и на моё», — и не выдумывал же Артемий Васильевич. Где царь Фёдор Годунов? Там же два князя непосредственное участие в убийстве Годуновых принимали Василий Голицын и Василий Мосальский по прозвищу Рубец. А Лжедмитрия убили в присутствии Василия Шуйского, и ведь тот его за первый бунт простил и даже из ссылки вернул.

«Нет. Нам нужно здесь болото взбаламутить»! — подвёл итог переписке князь Углицкий.

Глава 9

Событие двадцать пятое

Сотник Тимофей Михалыч Ляпунов трясся в седле под невесёлые думы. Они третий уже день по весенней распутице двигались к Москве. Возки пришлось бросить в Калуге. Первый день обратной дороги Юрия Васильевича и монаха везли на повозке, что изъяли на подворье князя Трубецкого, но непролазная грязь и необходимость вытаскивать её из колеи полной холодной грязи каждые полчаса вынудили Ляпунова обратиться к князю Углицкому и брату Михаилу с просьбой пересесть на лошадей. Дело отлагательства не терпело. Нужно было князя Трубецкого доставить на суд в Москву. Воровство того вскрылось.

Начал всё литвин, коего с собой Юрий Васильевич взял в Калугу. Объехал в городе всех купцов даже не дюже богатых и расспросил, как поставленный сюда на кормление Иван Иванович дела ведёт. А те и давай на князя челобитные нести. Чего только не вытворял Трубецкой. Мало ему то, что по кормлению положено. Он и пытал купцов и даже детей с поруб сажать стал, большую долю в их торговлишке стремясь получить. Да и дворян калужских всячески обирал и холопил. Как узнали те, что купцы жалятся князю Юрию Васильевичу на князя, то тоже потянулись со своими бедами.

Брат Великого князя и велел подвесить Трубецкого на дыбу и спросить, не он ли команду тому конюху дал, его придушить подушкой. И пяти минут князь не провисел, как говорить начал. Сняли его и при благочинном протоиерее Сергие настоятеле церкви Троицы Живоначальной в Калуге все его признания записали. И про татя этого рассказал и про татарина Ахметку и про дворецкого князя Ивана Кубенского подстрекавшего Трубецкого на воровство сие.

Что теперь со всеми этими знаниями делать, Ляпунов даже подумать боялся. Кто он — нищий почти сотник с южных рубежей с засечной черты, которого судьба ненароком в Москву забросила, и кто князья Трубецкой и Кубенской. Второй так и подумать страшно — боярин.

Тем не менее ответ на его невысказанный вопрос ответчика нашёл. И им оказался глухой мальчишка, что чудом после посещения Троице-Сергиева монастыря заговорил.

— Нужно срочно в Москву ехать. И взять с собой пару купцов, пару дворян и протоиерея Сергия. И поспешать надо. Уверен, что есть в Калуге люди Кубенского и Шуйских и они уже прознав по наш розыск скачут в Москву, а если и не скачут, то коня запрягают. Опередить не удастся, а вот не дать в Москве ворам подготовиться в наших силах.

Говорил Юрий Васильевич немного не понятно. Некоторые буквы не так выговаривал, некоторые проглатывал. Ляпунов бы с ребёнком совсем малолетним сравнил, который только учится говорить… Конечно, он и учится говорить. Три месяца назад бы немец немцом. Но понять князя Углицкого сотник понял. Да и привык уже немного к его речи. Когда тот медленно отдельные слова произносил, так и вообще понятно, ну и иногда акцент вроде как проскальзывал, словно ляха или татарина по-русски научили говорить. Так и понятно, он же, ну Юрий Васильевич, не слышит, что говорит, некому подсказать и поправить, показать, как правильно.

Речь речью, а мысль правильная — поспешать в Москву надо, не дать успеть ворам подготовиться. Это как сеча. Застать врага врасплох не дать выстроиться — это уже половина победы. А потом нужно нанести разящий удар в самое слабое место. И этим слабым местом сейчас был князь Кубенский — дворецкий у Ивана Васильевича.

— Может выслать конца к Великому князю? — спросил Тимофей Михайлович у князя Углицкого и сам руками замахал, не слышит же его отрок.

— Я напишу, — присутствующий при разговоре литвин бросился к листку бумаги и стал свинцовым карандашом на нём писать.

— Нет. Высылать гонца не будем. Без Трубецкого и купцов с дворянами в Думу не сунешься. А князь Кубенский уйти сможет. Эх, нам бы в Кремле своего человека, чтобы проследить за Кубенским. Что делать будет, к кому побежит, ежели весточку получит, — развёл руками Юрий Васильевич.

— Так есть у меня. Зять. Ай, забываю, напиши, Иван Семёнович, что есть такой человек. Токмо и к нему гонца надо послать? — схватился за голову Ляпунов.

— Отправь. Только наблюдать, — прочитав очередную записку кивнул князь Углицкий, — И дай команду быстрее собираться.

И вот они уже два дня по полностью раскисшей земле двигаются к Москве. Та метель последняя в году видимо шла вольготно с полудня на полночь все засыпаю толстым слоем снега, а потом сразу на глазах тучи попрятались за горизонт и весь этот снег выскочившее на небо на следующий день солнце растопило. И дороги и без того весной труднопроходимые превратились не в дороги, а в ловушки с жидкой грязью. Если в лесу ещё корни деревьев не давали земле расползаться, то, как только дорога выкатывалась в поле, то в одну глубокую лужу превращалась.

Бросили они возок. Нда, а оказалось, что княжёнок-то и не умеет ездить в седле. Ну, да… А что — понятно. Если мальца не учить сидеть в седле, то как он научится. Сразу ноги себе стёр видимо Юрий Васильевич. Но виду не подавал, ходил только раскорякой вечером и стонал потом в избе у старосты в селе, где они остановились.

Не так уж и сильно скорость добавилась. Отряд у них получился больно разношёрстный. Были бы с ним одни его вои, так быстрее бы двигались. А тут и купцы и дворяне местные и священника два. И разные у всех лошадки.

Ничего доберутся.

Событие двадцать шестое

— Я, — Юрий ткнул в грудь себе пальцем. Дурацкая привычка то ли от реального князя Углицкого осталась, то ли сам уже приобрёл. Глухота давала о себе знать. Он не до конца понимал, донёс ли он мысли до «собеседника». Не слышал ведь не только других, но и себя.

Прошло две недели уже после возвращения их отряда в Москву. Шуму было преизрядно. Думцы, как и следовало ожидать разделились сначала на две фракции. Шуйские с подпевалами горой встали за князя Трубецкого из того просто соображения, что он хоть и сукин сын, и вор, и тать, и… но это свой сукин сын. Плюсом понимали ведь, что вчера Андрей Шуйский Честокол, сегодня князья Кубенский и Трубецкой, а завтра и вовсе все Шуйские и их приспешники могут далеко на севере в монастырях оказаться, а то и на плахе.

И тут надо отдать должное митрополиту Макарию. Его выдвинули на это место вместо низложенного Шуйскими митрополита Иоасафа. Однако теперь он, как и его предшественник Иоасаф, стал выступать против Шуйских. Возможно, и бунтом каким могло это противостояние кончится. Денег и влияния у Шуйских могло хватить народ на Москве поднять, воспользовавшись даже незначительным предлогом. Весна. Цинга гуляет по стране. Оспа недавно прокатилась по Первопрестольной. Хлеб опять-таки весной вздорожал. Найдут повод, только спичку поднести, народ вспыхнет. Но не допустил Макарий. Он привёл на Думу благочинного протоиерея Сергия настоятеля церкви Троицы Живоначальной в Калуге, и тот, крест целуя, подтвердил, всё что купцы и дворяне про дела князя Трубецкого рассказали и про покушение на глухого брата Великого князя со слов самого Трубецкого.

Иван Васильевич сам отходил плетью Трубецкого и рычал на думцев, требуя на кол вора посадить. Могло всё бедой кончиться. Но Макарий дело выправил, отправили Ивана Ивановича Трубецкого и князя Кубенского, лишив деревенек и прочего имущества, в монастырь на Белоозеро.