С начала июля зарядили дожди. Старые палатки начали давать течь в самых неожиданных местах. Петрушин, свято следуя принципу — хочешь сделать хорошо, сделай сам, вооружился цыганской иглой и каждый день старательно их чинил.

В воздухе меж тем ощутимо тянуло другой грозой — вражеская артиллерия стала огрызаться все чаще, с рассветом небо наполнялось привычным гулом самолетов, и чужих, и своих.

Вечером Огнев собрал совещание всего начсостава. Выделили группу для работы в медпункте, три человека. Операционную сестру и санитарку Федюхин отобрал сам.

— Теперь, товарищи, надо окончательно согласовать нашу работу со вторым эшелоном, — подвел черту Огнев, — Они уже в курсе, начальник ППГ я поставил в известность, но надо поддерживать постоянную связь. Вот завтра машина пойдет за припасами, нужно будет заехать в ППГ и все еще раз обговорить. Думаю, поедет товарищ Маркелова. Вы же там раньше работали, вам все должно быть знакомо.

Маркелова, как всегда молчаливая и погруженная в себя, вздрогнула как от близкого разрыва мины. Федюхин тут же пружинисто поднялся, шагнул вперед, чуть заслонив ее плечом, и по уставу вытянувшись, отчеканил:

— Товарищ майор, разрешите мне.

— Не возражаю.

Со стороны можно было подумать, что Федюхин ревнует к своему методу и не хочет препоручать даже такое поручение кому-то другому. Но Татьяна Степановна посмотрела на него с самой искренней благодарностью.

— Так, все решили, Анатолий Александрович, завтра с утра отправляетесь. Теперь отбой, товарищи.

Федюхин чуть задержался и, убедившись, что остальные разошлись, снова подчеркнуто по уставу откозырял:

— Товарищ майор, извините… Тут личный вопрос. Если вдруг понадобится решать какие-то вопросы с нашим ППГ, очень прошу, не надо посылать туда Татьяну Степановну. Лучше меня.

— Я вас понял, Анатолий Александрович. Не беспокойтесь, — Огнев нарочно взял не военный тон.

— Алексей Петрович… товарищ майор… спасибо, — Федюхин очень заметно опешил от неуставного обращения, и после “разрешите идти — идите” улетел быстрее курсанта.

“Командир ППГ проглядел неуставщину или сам был ее причиной?” То, что на прежнем месте службы у Маркеловой что-то не заладилось, Огнев еще в самом начале заподозрил. О работе в Москве на “скорой” она рассказывала охотно, о переподготовке в запасных частях — тоже. Но разговоров о ППГ старательно избегала и на вопросы отвечала коротко. Значит, не служебный конфликт, а пристальное внимание кого-то из начальства. Скверно, но к сожалению, не такая уж редкость!

В личном деле Маркеловой лежали два ее рапорта с просьбой о переводе поближе к фронту. Почерк у нее был полудетский, округлый, очень аккуратный, не подумаешь, что на гражданке ей приходилось каждый день заполнять десятки карт вызова. Она писала подробно, стараясь быть как можно убедительнее. О том, что в медсанбатах и полках не хватает врачей, что ей только тридцать семь лет, она физически крепкая, сильная и может принести больше пользы там, чем в ППГ. Что она — жена командира Красной Армии и мать бойца — не мыслит сама оставаться в тылу, даже прифронтовом. А за каждой строчкой сквозило “заберите меня отсюда, куда угодно, хоть в полк, хоть фельдшером”…

Хорошо, сделаем то, что можем в первую очередь: Маркеловой совершенно ни к чему появляться на прежнем месте службы. Да и остальному женскому коллективу тоже. Если появятся вопросы, требующие решения на месте — на то в комсоставе есть мужчины.

Маркелова до сих пор работала в основном в перевязочной. В деле Огнев ее видел: хирургическая техника слабовата. Но занятия в АПАЛ она посещает старательно. И тут же отметил для себя: вот из кого надо уже сейчас начинать готовить хирурга. Митряева имеет довоенный опыт, рука у нее твердая. А уметь работать должны все. Иначе при первых же серьезных боях старший комсостав просто захлебнется, а подменить будет некому. Денисенко сумел даже Токареву неплохо выучить, а ведь она — терапевт.

Высадка десанта на полковой медпункт пришлась еще на затишье. Точнее, на его последние дни: на прифронтовых дорогах стало больше машин, и все ночами. Подтягивается пополнение (только нам его пока, как обычно, не дали!), значит, скоро начнется. Жаль, занятий в АПАЛ провели маловато. Но что успели — то успели, а дальше справимся.

Связисты протянули провод, под телефон отгородили брезентом и простыней угол в предоперационной палатке и прибывший телефонист еще с вечера налаживал аппарат, вызывая то "Сороку", то "Ромашку", то “Гору”.

Перед выездом Федюхин ощутимо нервничал. Видно, что ему самому от этого неловко, что взрослый человек, а переживает как студент младших курсов перед экзаменом у профессора. Пытаясь скрыть эту нервозность, он трижды проверил, все ли укладки собраны и погружены в машину. Прикрикнул пару раз на санитарку, крупную, крепкую деревенскую девчонку с веснушками на круглых щеках.

— Как только обработаем первого раненого, я вам тотчас же доложу, — говорил он, стараясь держаться как можно спокойнее, — Связь буду держать постоянно.

“Что-то он привезет из своей поездки?” — подумал Огнев, глядя вслед ушедшей машине, — “Успех? Провал? Не вернется?”

На секунду представились растерянные лица операционной сестры и санитарки. “В первый же день, шальная пуля. На месте умер…”

Огнев потряс головой, отгоняя наваждение. “Нервы. Нельзя так. Еще года на два должно их хватить.” Один Рива-Роччи уехал в полк. За вторым следить надо. В каждый батальон бы по аппарату… После войны оснастим, давайте не будем себе врать. Пока — глаз да опыт. Работаем.

Телефонист занял пост у аппарата, с некоторой опаской поглядывая наружу, туда, где на фоне белых наметов клубился над стерилизаторами пахнущий содой пар. Шутил с сестрами, и уверял их, что в такой опасной обстановке еще не работал. Ему де связь и под обстрелом тянуть уже дело привычное, а вот уколов с детства боится.

Звонок с полкового медпункта пришел скоро. "Развернулись, товарищ майор! — на фоне бодрого голоса Федюхина что-то потрескивало, давая помехи, — Шумновато тут у них. Но ничего, работать можно".

Первых раненых все-таки привезли из другого полка, на их участке на рассвете был обстрел. Пришло три машины, но тяжелых мало. Кто-то из раненых заприметил за загородкой телефониста:

— Гляди, как наша служба связи лихо устроилась! Восемь девок — один я!

За телефониста вступилась Баба Настя:

— А ты его не задирай, товарищ сержант, не задирай. Думаешь, почему тебя так быстро привезли, потому что у нас связь есть. Вроде "скорой помощи".

— Ну, хорошо живете, граждане-доктора! И связь как у генерала. Земляк, отсыпь табачку!

— Потом покурите, — вмешалась Маркелова, — Настя, новокаин.

Подошли еще две санитарных машины. Снова артналет, осколочные. Сняли тяжелого старшину, без сознания и почти без пульса. Осколочный перелом бедра с подозрением на проникающее в живот. Но — снова другой полк. Безнадежен. Умер на сортировке. "Будь он на участке Федюхина — выжил бы?"

Наконец ожил телефон.

— Товарищ майор! — телефонист выглянул из-за загородки и от увиденного тут же зажмурился.

— Обработал, товарищ майор! — докладывал Федюхин, и Огнев почти наяву видел, как у того горят глаза, — Обширные ранения брюшной стенки, к счастью, без эвентрации. За полчаса под капельницей стал выглядеть гораздо бодрее, наполнение пульса улучшилось. Отправил к вам. Обязательно сообщите о результате!

— Разумеется, я не меньше вас жду. Продолжайте работать.

Раненый прибыл минут через двадцать, и выглядел удивительно бодро. Сильный ушиб левого плеча, и три крупных осколка в живот. Не считая нескольких пятен стальной пыли под кожей.

Удачно, что ранение пришлось натощак. Только одно повреждение кишечника, и кишечного содержимого минимум. Артерия… артерия частично затромбирована, но не понять, повреждена или ушиблена. В тыл, в тыл, там могут сделать сосудистый шов. Операция прошла на диво легко, если так пойдет дальше — то двое-трое суток и эвакуировать. А теперь — срочно звонить в полк.