“Лишь таким людям и можно это доверить”.

Огнев только посмотрел на нее, а она уже ответила:

- Спит. Пульс сто десять, хорошего наполнения. Можно приступать.

- Скальпель. Пинцет.

Плавно, аккуратно. Спокойно. “Только бы жив остался!” У него татуировка оказывается, якорь на левой кисти. Между большим и указательным пальцем, маленький. Раньше не замечала. “Черт бы тебя побрал, не спи!”

Хорошо, подумала она как-то отстраненно, что только что развернулись. Полной бригадой из четырех человек работаем, как по учебнику. Два врача, наркотизатор и она, операционная сестра экстренной фронтовой выучки. “Не оплошать бы! Нельзя!”

Колесник в маске как в чадре. Это из-за того, что у нее глаза такие. И вместо шапочки что-то вроде чалмы из марли.

- Зажим! Еще!

Полчаса прошло. А поту сошло, будто Раиса целый день землю копала. Неужели, справились? В операционном тазу кровавая рвань и два зазубренных осколка. Вот такой вот кусочек железа, длинной не более спички - и все, и нет человека. “Не накличь!”

Алексей Петрович, подняв наконец руки и держа их перед собой по-хирургически, полуприкрыл глаза и выдохнул: “Считайте инструменты и тампоны”.

Астахов дышал спокойно, в вену ему капала консервированная кровь, на раскрытой ране - тонкий слой белого стрептоцида. Кажется, пока все благополучно.

Услышав, что инструменты и тампоны сосчитаны, Огнев начал зашивать брюшину. И тут Раиса, которой пот заливал глаза, невольно залюбовалась его движениями, быстрыми и перетекающими одно в другое. Руки словно плели какой-то непрерывный узор, даже на танец чем-то эти движения похожи. Вот оно - вовремя, но плавно. Вероятно, от этого ритма ход операции и зависит, ее скорость, а значит - и жизнь человека. Успели - спасли. Вот о чем Оля говорила.

Аккуратно повернув Астахову голову набок, Алексей Петрович сел около него. Через несколько минут Астахов приоткрыл глаза. Его лицо болезненно исказилось от приступа тошноты, он закашлялся, страдальчески скорчился, и следующую попытку кашля сумел подавить.

- Куда… меня? - спросил он.

- В живот, - ответил Огнев, - один осколок по касательной, два внутри. Печень-почки-селезенка целы, кишки резецировал, осколки извлек. Прогноз, с осторожностью, благоприятный.

Раненый очень медленно и осторожно протянул левую руку, на которой не было капельницы, дотронулся до повязки.

- Мы крепкие, - прошептал он, - Пополам порви - двое вырастут.

- А с этим экспериментом, коллега, мы подождем. Сейчас тебя в палату отнесут, поспи.

- Только в тыл… не надо. Не отправляйте, - Астахову не хватало сил даже повернуть голову.

- Ближайшую неделю ты все равно нетранспортабельный. А там - увидим. Главное - без моего разрешения не вскакивай.

- А ты, Алексей, не затягивай! - Астахов попытался улыбнуться, но это было для него уже совсем тяжело. Одними глазами обозначив улыбку, он неглубоко вздохнул и провалился в сон.

- Раиса, спасибо, очень хорошо. Мария Константиновна, вы лучший наркотизатор Севастополя. Меняем перчатки и продолжаем.

… продолжаем что? Только тут Раиса поняла, что в операционной заняты уже все столы и на соседнем Колесник и кто-то незнакомый готовят к операции раненого. “Как же так? - подумала она, машинально обтирая руки спиртом и надевая чистые перчатки, - Я же на операционную сестру не доучилась еще…”

- Пинцет!

Пинцет - значит, пинцет. Работаем.

“Не быстро, а вовремя. Но плавно. От этого ход операции зависит”. Как будто бы Раиса не оплошала. Хотя до сих пор при таких серьезных операциях ей полную смену работать не приходилось.

Она не могла сказать, сколько прошло времени, прежде, чем их сменили. Все-таки, в палатках было проще. Темно - значит день кончился. Разгружали машины они, когда едва светать начало. Что там сейчас, снаружи, вечер, ночь?

Все ли она верно сегодня делала, или ее просто некогда было ругать? Под конец от эфира повело чуток, голова закружилась, но это не страшно. Говорят, к этому привыкают. Главное, что в обморок валиться не начала, как Лена Николаевна тогда. Где она сейчас? Жива? Ведь наши должны были выйти к Керчи! А как же тогда..? Спросить пока не у кого.

- Надо сообщить, что вентиляция не справляется, - строго говорит наркотизатор. Теперь Раиса знает как ее зовут. Мария Константиновна снимает платок и волосы у нее оказываются двух цветов - темные, пронизанные как лентами седыми прядями. Лицо маленькое, округлое, глаза светлые, строгие.

- Вы молодец, - произнесла она коротко, разглядывая Раису так, будто впервые ее увидела. - Сразу шприц положили, не выронили. Сильно голова закружилась?

- Не очень.

- Значит скоро привыкните. Пока можете на воздух выйти.

- Это не вытяжка, - как сквозь сон услышала Раиса кого-то незнакомого. - Это нас опять бомбили. Когда наверху пыль и дым столбом, всегда душно.

На воздух выбраться можно, но для этого надо куда-то долго идти по коридорам. А времени на то мало, а Раиса не уверена, что не заблудится. Ну как сейчас еще куда назначат? Но нет, их смена закончилась.

“Вот тебе и боевое крещение, Раиса Ивановна”, - сказала она себе и тут же сердце тревожно сжалось. Бомбежка. “Один из двух машин…” Что с нашими? И что сейчас с Астаховым?

В послеоперационной палате дежурит Оля. Наверное, ее смена тоже скоро закончится. В общежитии, большом, человек на тридцать, они втроем - Раиса, Оля и Верочка сумели устроиться рядом, на соседних койках. Они две на нижнем ярусе, а Верочка наверху, у Раисы над головой. Вернувшаяся с дежурства Оля сидела на своей койке, обхватив руками голову.

- Как? - спросила Раиса, ожидая услышать в ответ что угодно.

- Спит, - Оля подняла на нее усталые глаза. - Проснулся, узнал меня… Опять уснул. Пока ничего еще неясно, сама ведь понимаешь, - голос ее дрогнул.

Раиса села рядом и молча обняла ее. Как все просто было пару дней назад, когда жила еще уверенность, что с их товарищами все благополучно. А теперь?

- Тетя Рая, - спросила вдруг Оля очень тихо, - ты не помнишь, кто с ними еще в машине ехал? Она, кажется, последняя отходила.

- Да я и не знаю. Нас же с тобой сразу отдыхать отправили. Я и не видала, как колонна собиралась. Васильев только попрощаться прибегал. Зубами маялся, бедолага. Но он где-то в середке вроде был, когда трогались.

- Две машины, - произнесла Оля неуверенно, - Он в бреду только о них говорит. “Две машины… я один”. Значит это наши были там, на шоссе. Наверное, все-таки попали под налет. Только мы его не видели. Или… те мотоциклы помнишь?

У Раисы упало сердце. Вот как могло все дело повернуться. Но ведь если они, такими малыми силами, сумели пугнуть тех немцев, не может быть, чтобы… Или все-таки может? Если налет, почему мы взрывов не слышали? Недалеко же были. Да все равно ясно - беда стряслась. Та, что не поправишь. Осталось только утешать беспомощно плачущую Олю и уверять, что остальные точно должны были благополучно добраться в Керчь. Ох, хотелось бы Раисе самой в это верить!

- Вера скоро придет, - Оля выпрямилась и начала поспешно утирать глаза. - Не говори при ней о машинах, хорошо? Знаешь, кого мы с ней здесь встретили вчера? Бабушку Наташи Мухиной. Она тут на швейной фабрике работает. Вера к ней пошла. Она ей уже сказала, что Наташа в Керчи. Пусть лучше и сама так думает.

Вернулась Верочка, по-взрослому хмурая и строгая. На все расспросы только вздохнула тяжко:

- Беда с бабушками, честное слово. Если у старого человека какое-то предчувствие, то ты ничегошеньки с этим не сделаешь. Не верит мне баба Маша. Я ей и так, и этак, Наташа в Керчи, вместе со всеми, это мы здесь так вот заплутали, а с ней все в порядке. А она сначала кивает, а потом опять: "Нет, деточка, чует мое сердце, нет моей Наташеньки на свете. Ты скажи мне правду, где она лежит? Есть ли у ней могилка?" Потом говорит: "Перекрестись. Пускай ты комсомолка, а Господь тебе соврать не даст".