Инспектора мучила жажда, в тепле запылало жаром иссеченное метелью лицо, опять поднимался кашель. Он выпил приготовленный Борьке чай с молоком, присел на табуретку у стола, молча наблюдая, как Борька вытаскивает ухватом из русской печки большой чугун с теплой водой — мать, видно, позаботилась, чтобы Борька утром теплой водой заправил свой ЗИЛ.

Борька между тем утащил чугун на улицу, прихватив его меховыми рукавицами, а потом инспектор заметил в руках Борьки пачку горчицы, которую тот сунул за пазуху, и только хотел спросить, зачем это, как Борька по-мальчишески озорно козырнул:

— Готов к труду и обороне. Командуй, лейтенант.

— Старший, — машинально поправил Трошин.

— Я тоже старший, — гордо сказал Борька, — только сержант.

— Пошли, старший сержант, — невольно улыбнулся инспектор, — пробьемся, раз мы старшие.

— Пробьемся! — было ему ответом.

Но пробиться было непросто.

Снег и ветер превратили дорогу в сплошную целину и единственным ориентиром остались столбы. Как свечки в именинном пироге сразу после того, как их задули, — они слегка дымились белым и указывали путь машине. Руки Бориса словно приросли к рулю, большие и сильные руки были у Борьки, а инспектор помнил их еще худыми и слабыми, покрытыми стойкими деревенскими цыпками. «Вырос Борька», — с удивлением и нежностью подумал Трошин, точно ему открылось это только сейчас, когда увидел парня рядом в черный час, когда прощупал его в начавшемся трудном деле и понял, что может на него опереться. Еще один человек состоялся с его, трошинской, помощью, значит, не зря он живет на земле, нет, не зря.

Наверное, от того, что сам рос сиротой при живом отце, который знать его не пожелал, и неизвестно, где до сих пор обретается, Трошин отлично помнил свою мальчишескую тоску по мужчине в доме, знал, как нужна ребятам отцовская забота, и старался всегда быть поближе к таким, как Борька, безвинно обездоленным, ополовиненным и обедненным пацанам, которые нередко мстили за полусиротство неизвестно кому и безжалостно коверкали свою жизнь.

Прислонялись к нему многие пацаны, каким-то чутьем определяя, что не просто это служебная забота, а человеческая обязанность, натура, что называется. Ну, и нечего греха таить, не всегда получалось — это было самой тяжелой утратой для Трошина. Хуже беды, чем потерять человека, он и не мыслил.

Все пережить можно, все — кроме самой человеческой жизни. Рано понял это Сергей, отслужил армию, отучился в школе милиции и приехал в родные края, к матери, на всю — ее и свою жизнь. Плохо вот, детей у него нет, да что уж и говорить об этом. Есть куда приложить заботы, минуты свободной не бывает…

В кабине ЗИЛа работала печка, было сравнительно тепло и участкового забивал кашель, ставший сухим и мучительным.

Борис косился на инспектора, когда тот, обессиленный приступом, запрокидывал голову, отдыхая.

— Ну, Сергей Захарыч, — посочувствовал шофер после очередного приступа, — чего ты дома не остался? Я б и один управился.

— Ладно, — отмахнулся инспектор, — крути баранку.

Не было сил объяснять Борьке, что не мог он остаться, долг и совесть не позволяли тетешкать свой кашель, когда пришла пора вступить в бой с «розовым» убийцей, грозившим смертью Кольке Федяеву и другим людям.

В этом бою даже сам Колька Федяев на стороне своего смертельного врага, а ему, Трошину, в помощь крутит баранку Боря, где-то на центральной усадьбе спасают Феню врачи, утешают федяевских сирот Надежда и жена бригадира, скотник вот тоже помогал, отдав теплую свою одежду.

Так кто победит? Посмотрим.

Машина тяжело пробивалась сквозь снежные заносы, то и дело сбиваясь с колеи, неразличимой под снегом. Мотор натужно ревел, когда Борис отчаянно крутил баранку, выбиваясь на дорогу.

— Были бы оба ведущие, — сквозь зубы говорил он. — Сколько прошу, дайте машину с двумя ведущими. Дальняя же ферма, вон какие дороги, что зимой, что летом.

— Дай срок, Боря, попрошу за тебя, — пообещал участковый.

Снегопад уменьшился, но ветер не терял силу, хватал снежные комья с дороги и злобно швырял в стекло ЗИЛа.

Трошин беспокойно вглядывался в дорогу. Как медленно движется машина!

— Борь, нельзя ли прибавить? — попросил он.

Шофер лишь засопел сердито и отрицательно качнул головой.

Мысли Трошина, обгоняя машину, неслись в Заиграево — близкий и такой далекий поселок, в дом к Федяеву Кольке. Что там, не поздно ли он прибудет? Не встретит ли его страшная гостья, которую Колька привез со станции? Сумеет ли участковый инспектор Трошин победить Колькину смерть — а в том, что Колька сам в первую очередь приложится к «наливке», Трошин не сомневался.

Как быстро летит время и как медленно они продвигаются вперед!

Трошину стало жарко — от тяжелых ли мыслей или еще поднималась температура. Он расстегнул ворот полушубка, покосился на ватные брюки, подосадовал, что надел их, прильнул к стеклу и отпрянул, потому что ветер тут же, словно ждал его, хулигански засвистел, бросил снежной жесткой крупой.

И все же того малого мгновенья хватило инспектору, чтобы увидеть легкий парок впереди, над капотом машины.

— Боря?! — он тревожно повернулся к шоферу.

Тот молча кивнул, лицо было сосредоточенным и злым.

Радиатор! Закипал радиатор! Этого еще не доставало. Хуже и не придумаешь. Ночью, в мороз, на пустынной дороге да по пути туда, где он нужен срочно, безотлагательно! Поломка машины грозила новыми бедами, да такими, что и думать не хотелось.

Трошин пытался сообразить, сколько осталось еще до деревни.

Пытался и не мог, потому что все события вечера, все тяжкие мысли в пути, этот снег, мороз за окном и ревущий мотор — все смешалось в горящей от жара больной голове. Попить бы чайку или глотком воды смочить сухое саднящее горло.

— Борь, сколько нам? — разлепил он наконец как судорогой сведенный рот.

— Да поболе десятки, — услышал с внезапно охватившим его страхом.

Десять километров. Ну да, еще не начиналась просека вдоль дороги, они не доехали до леса, что окружал Заиграево. Значит, десять километров. Сорок они прошли почти за три часа, сколько же понадобится им на эти оставшиеся десять?

— Может, дотянем? — в голосе Трошина слышалась почти детская надежда.

В ответ Борька неопределенно потряс головой.

— Посмотреть надо, Сергей Захарыч. Если радиатор потек — ничего. У меня горчица с собой — засыплю в радиатор и дотянем. Хуже, если морозом схватило.

Ну да, если схватило морозом радиатор, хуже. Хотя и здесь выход есть. Трошин бывал в таких переделках. Откладывать нельзя, надо смотреть. И принимать меры, пока не перегрелся мотор.

Заклинит мотор, тогда уж ничем не поможешь.

Борька остановил машину, натянул меховые рукавицы, поднял воротник полушубка.

— Ты сиди, дядь Сережа, — сказал, обращаясь к Трошину как давно, в детстве, — я сейчас. — И вышел.

Но участковый не мог усидеть в кабине, спрыгнул в снег, подошел к Борьке, который уже успел поднять капот, откуда хлынул вверх пар, плотный и горячий. Ветер подхватил его и мигом рассеял, но радиатор продолжал парить, и Борис, держа в зубах снятую с руки варежку, торопливо ощупал его, а потом повернул расстроенное лицо к Трошину.

— Прихватило радиатор. Мороз ведь какой, — он словно оправдывался перед инспектором, а чем он был виноват, шофер Борька, который день отработал и ночью в лютый мороз пилил на своем старом ЗИЛе почти по целине, чтобы отвести чью-то беду.

И сам попал в переделку.

Трошин отгонял от себя мысль об опасности, грозившей теперь уже им самим, но она возвращалась, потому что рядом был Борька.

— Не дрейфь, старший сержант, разогреем твой радиатор, — сказал он Борьке с наигранной бодростью.

Тот глянул удивленно, засмеялся:

— Чего ты, Захарыч? Я и не думаю. Разогреем, конечно.

Счет шел на минуты, мороз не давал отсрочки, и они принялись за дело.

Холод перехватывал и без того трудное дыхание инспектора, легкие больно обжигало, словно они вдруг вывернулись и обнажились, доступные злому ветру.