Так и жизнь, если ровно, без событий и достижений, без рывков и потрясений, то как будто ничего и не было. Как будто не жил.

Не жил!

Такова печальная истина.

Так вот, хочу, чтобы вы жили. Чтобы, оглядываясь назад, ваш путь представлялся вам бесконечной чередой событий, встреч и успехов. Чтобы как будто не одна, а десять жизней.

Так жить стоит.

Дорого стоит, работы стоит, бессонных ночей. Но — стоит!

Согласны со мной? Тогда считайте, что первый тест вы прошли успешно.

И снова цитата из жизни.

— Эх, дураки вы, дураки! Живете себе и не понимаете, что школа — лучшая пора жизни!

…Что институт…

…Что молодость…

А вы балбесы…

И такое слышали?

Уверен — слышали. И не раз. От родителей, учителей, соседей…

Так вот, это тоже — ложь. Пусть даже ложь во спасение. Не была школа лучшей порой. И институт не был. Просто так получилось, что дальше судьба не сложилась. Что пошло как-то не так, через пень колоду.

Тогда — понятно. Понятно, почему школа и институт — лучшая пора. Просто человек пошел под гору, и, когда оглянулся, пригорок, с которого он спустился, представился горой. Монбланом. Эверестом.

Но только потому, что он спустился!

Не могут школа и институт быть лучшим эпизодом жизни. Хотя бы потому, что это не вся жизнь, а только самое ее начало.

Ну не могут!

Не должны!

Если бы судьба тому выпускнику улыбнулась, если бы мир его востребовал, он бы вспоминал школу и институт по-другому. Тоже хорошо, но объективней. Говорил бы — здорово было, веселей, беззаботней, но… но уж больно долго. Можно было бы и побыстрее.

Не хочу, чтобы вы, достигнув зрелого возраста, говорили и думали так же. Хочу, чтобы говорили иначе. Что лучшее впереди, а не позади. Что всегда впереди.

Потому что так оно и есть!

А если не так… Если не так, то может получиться нехорошо. Даже не оттого, что объективно нехорошо, а оттого, что, защищаясь от своих комплексов, вы станете те комплексы компенсировать ложью. Станете изображать дешевого бодрячка. Доказывать окружающим, что у вас все хорошо.

Но в первую очередь доказывать даже не им. Доказывать себе.

Вот интересно, почему, заболев, к примеру, ангиной, мы спокойно говорим, что заболели ангиной? Соответственно, забеременев, признаем, что забеременели. То есть так и говорим — забеременели. И не говорим: а, это меня просто раздуло. А вот если, не дай, конечно, бог, заболеваем раком…

Рак большинство из нас не признает. Ни в какую.

Да нет, это меня всего лишь тошнит… Всего лишь колет… Всего лишь кусок ветчины третий месяц не могу проглотить.

Так, может, это?..

Нет, нет. Это просто он чего-то в горле застрял.

Отчего же мы, всю жизнь подозревая в мелких болячках рак, когда он приходит, его не узнаем?

Да оттого, что страшно узнать. Страшно услышать диагноз, равный приговору.

Грипп — пожалуйста. Аппендицит — сколько угодно. От гриппа и аппендицита не умирают. А вот от рака… Или СПИДа…

Однажды я пришел в палату к своему неизлечимо больному товарищу. Выглядел он страшно. И все остальные пациенты этой палаты выглядели так же. Потому что выхода из этой палаты не было.

Мой приятель хватал меня за рукав и с горячечным блеском в глазах убеждал, что у него все хорошо. Что у этих — да, ни одного шанса, что не сегодня-завтра, что вчера вечером одного уже увезли. А вот он, он — другое дело, он явно идет на поправку…

Страшно нам умирать. Так страшно… Вот и обманываем себя — травки пьем, к колдунам ходим, импортные чудодейственные лекарства покупаем. До безумия доходим.

Привели однажды ко мне семнадцатилетнюю девушку-бомжиху. Не по призванию бомжиху, по дурости матери. Которая, умирая от саркомы и обманывая саму себя надеждами на спасение, умудрилась не оставить завещания, не привести в порядок свои дела и вообще напрочь забыть о своей единственной дочери! Она умерла, и сожитель выгнал ее дочь на улицу. А родственники не пустили на порог другой квартиры, оставшейся от бабушки. Прямая наследница двух квартир была вынуждена пуститься во все тяжкие, ночуя на вокзалах, в бойлерных, теплоцентралях. Из-за матери, которая позволила себе роскошь умереть в душевном комфорте, в уверенности, что завтра ее выпишут.

Я вручил ей деньги на билет, вручил Жилищный кодекс и сказал:

— Иди и дерись за свои квартиры. И ничего не бойся. Даже если тебя будут пугать. Даже если тебя будут пугать смертью. Лучше умереть в борьбе, чем в бойлерной!..

Можно осуждать мать, лишившую дочь крыши над головой. И нужно осуждать. Но нужно и понять! Понять, что в ее обстоятельствах мы бы тоже… Потому что боимся умирать. Боимся признаваться самим себе, что умираем. И начинаем сочинять всякую ерунду…

В жизни — так же. Признать несостоятельность собственной жизни — это то же самое, что признать рак в последней стадии. И даже хуже. Там хоть врачи помогут, растолкуют, успокоят. А здесь — кто?

Вот и выдумываем мы, что, да, у этих ни черта в жизни не получилось и у тех, а у меня… И с пеной у рта доказываем, что у нас все в порядке, что лучше всех. Причем чем больше пены, тем выше вероятность, что сидим мы по самые уши в… неудачах.

Доказывать состоятельность глупо, потому что невозможно, она или есть, или ее нет. Если есть, выпирает во все стороны — захочешь не спрячешь. Если нет, то тоже невооруженным взглядом видно.

Необходимость доказывать благополучие сама по себе свидетельствует о неблагополучии. В том числе неблагополучии общества. Натужный оптимизм средств массовой информации — это, знаете, тоже симптоматика.

Но с другой стороны, если перестать себя обманывать, если вдруг все здраво оценить и признать, что все эти годы… То что тогда — в петлю лезть? Или с двенадцатого этажа?..

Нет, лучше пену пускать!

Так мы и живем, выдавая желаемое за действительное. Обманывая всех. Но в первую очередь — себя. Потому как несостоятельность — это не ангина, это… Сами знаете что…

Нужны примеры?

Будут вам примеры.

Разговаривал я как-то раз с женщиной, которая в свои тридцать с лишним лет ходила на молодежные дискотеки. Знаете, что она мне про себя рассказывала? Рассказывала, что стала гораздо интересней, чем в молодости, стала органичней, приобрела ауру, привлекающую к ней людей, что если раньше для нее общение было проблемой, то теперь…