Непосредственный творческий импульс («воображение стало работать») был получен от чтения «глупейшей», по словам самого Кюхельбекера, повести французского писателя-сентименталиста Ф. Арно «Адельсон и Сальвини» (см. с. 106 наст. изд.). Содержание этой повести оказало заметное влияние на фабулу «Колонны». Герой повести Арно молодой лорд Адельсон познакомился и подружился в Риме с художником Сальвини. Друзья вместе возвращаются в Англию. Здесь Адельсон рассказывает историю своей любви к прекрасной девушке Нелли, которая была похищена злым ее родственником Струлсом; во время погони Адельсон убил француза, влюбленного в Нелли. Теперь возлюбленные встретились, близка свадьба. Сальвини влюбляется в невесту своего друга. Он борется с собой, не соглашается на предательство, убивает Струлса. Однако страсть в конце концов берет верх. Сальвини убивает Нелли, отказывается от побега, предлагаемого ему отчаявшимся Адельсоном, и погибает от руки палача. Адельсон умирает через три месяца после гибели Нелли.[1837]
Кюхельбекер значительно изменил сюжет, убрал густой налет сентиментальных рассуждений, снял осложняющие действие похищения, поединки и другие препятствия, мешающие немедленному соединению влюбленных. При этом отчетливо проявилась сложная проблематика «Колонны». У Арно Сальвиниктолько назван живописцем, его поведение не зависит от творческого дара. Колонна Кюхельбекера — художник, и это определяет темперамент, мысли, поведение героя. Роман переключается в другую сферу, другой уровень художественного мышления: перед нами произведение, затрагивающее основные вопросы романтической поэтики. И здесь проявляются глубинные связи «Колонны» с проблематикой современного автору европейского романтизма.
Сам автор был доволен романом. 8 декабря 1843 г., сообщая любимой племяннице о завершении работы, он писал: «Развязка ужасная, такая, что я сам испугался, когда дописывал последнюю главу; cela vous rappellera Hoffmann; роман состоит из выписок из дневника главного лица и из писем. Эпистолярный слог мне, кажется, дался: каждое лицо пишет сообразно своему характеру и званию; они следующие: живописец итальянец, монах католический, итальянец же, русский отставной офицер гвардии, его слуга — француз, молодая девушка лучшего круга, русская, старая компаньонка богатой русской генеральши, титулярный советник малороссийский, секретарь губернатора. Всем им, кажется, дана настоящая физиономия, и карикатуры вроде тех, какие обыкновенно встречаются в наших так называемых нравоописательных романах, полагаю, нигде нет».[1838]
Книга Кюхельбекера родилась в результате чтения и раздумий над произведениями романтиков.[1839] Одного из них, Гофмана, как мы видели, Кюхельбекер прямо назвал в связи с Колонной, имя другого не названо, но дневниковые записи показывают, что поэт много и с удовольствием читал крупнейшего романтика XIX в. Вашингтона Ирвинга. Он не только хвалит американского писателя, но в конце 1833 г., во время работы над романом, отмечает его сходство с Гофманом.
Не исключено, что знакомство с произведениями Ирвинга и непосредственно отразилось в некоторых ситуациях «Колонны». Не настаивая на непременном заимствовании, отметим некоторые вряд ли случайные параллели. Есть все основания считать, что Кюхельбекер был знаком с теми произведениями Ирвинга, о которых пойдет речь. 6 декабря 1833 г. он записал в «Дневнике»: «Вторая половина рассказов о домовых Вашингтона Ирвинга гораздо лучше первой, — особенно оригинальна пляска старой мебели: это картина вроде Каллота, но в своем роде мастерская».[1840] О пляске старой мебели говорится в рассказе «Храбрый драгун, или Приключение моего дедушки», входящем в цикл «Необычайные истории нервного джентльмена», первую часть книги Ирвинга «Рассказы путешественника» (1824).[1841] Остальные четыре рассказа этой части и связаны в известной мере, как нам представляется, с романом Кюхельбекера.
Так, герой рассказа «Приключение немецкого студента» Готфрид Вольфганг сначала увидел во сне прекрасную женщину, а потом произошла его зловещая встреча с гильотинированной и ожившей на одну ночь красавицей. Герою романа Кюхельбекера Пронскому Колонна тоже сначала явился в зловещем пророческом сне. Следующие три рассказа: «Приключение с таинственной картиной», «Приключение с таинственным незнакомцем» и «История молодого итальянца» — представляют единое целое и сюжетно связаны друг с другом. Они обнаруживают при полном различии фабулы некоторое сходство в мотивах с романом Кюхельбекера. (Напомним, что «Итальянец» — один из вариантов названия этого романа.)
Историю итальянца рассказывает познакомившийся с ним в Венеции путешествующий англичанин. (Русский путешественник познакомился с Колонной в Ницце.) Этот итальянец богат и знатен по рождению, но отвергнут отцом, беден и живет в монастыре (Колонна — бедняк, но знатного происхождения), он, как и Колонна, художник и любит мрачные картины Сальватора Розы. (Сальватора Розу напомнила Пронскому картина Колонны.) Возлюбленная итальянца обманута его лучшим другом — Филиппо, за которого и выходит замуж. В ярости герой убивает Филиппо, чувствуя себя, как Колонна, но с меньшим основанием, «другим Каином» (с. 506). Мучаясь раскаянием, желая избавиться от наваждения, он рисует лицо убитого, которое с картины смотрит на рассказчика с ужасающим выражением (с. 493). (У Колонны мотив будущего преступления навязчиво возникает в его рисунках.)
Однако более важной, чем эти внешние совпадения сюжетных деталей «Колонны» с повестями Ирвинга, является внутренняя параллель романа Кюхельбекера с произведениями Гофмана, которую, несомненно, ощущал и сам автор, не случайно упомянувший этого писателя, когда рассказывал о «Колонне» любимой племяннице. Кюхельбекер, как мы говорили, ощущал известную близость Ирвинга и Гофмана (см. с. 288 наст, изд.), но отдавал предпочтение последнему, веря «сказкам Гофмана, <...> как он сам, с убеждением», а рассказы Вашингтона Ирвинга почитая «за любопытную, но невозможную фантазию расстроенного воображения» (с. 320 наст. изд.).
И если у Ирвинга Кюхельбекер заимствует отдельные детали и общий романтический колорит, то с Гофманом он соприкасается и спорит самой проблематикой своего романа. Герой «Последнего Колонны» — художник, излюбленный персонаж романтической литературы. У Гофмана такой герой, носитель поэтического начала, всегда сочувственно противопоставлен заземленному, обывательскому, пошлому миру (Ансельм в «Золотом горшке», Бальтазар в «Крошке Цахесе», Лезен в «Выборе невесты» и пр.). Колонна — тоже гениальный художник, музыкант, храбрец и бедняк, «бледный красавец с черными, пламенными глазами» (при всей типичности этого романтического портрета отметим все же его сходство с «молодым итальянцем» Ирвинга: «Он был высок и строен <...> У него была копна черных блестящих волос, которые вились вокруг его чела, подчеркивая необычайную бледность его лица <...> Его взгляд был выразителен и ноли огня, но дик и изменчив» — с. 495).
Однако Кюхельбекер далеко отступает от общепринятой схемы: мир, окружающий героя, не пошл, не враждебен художнику. Напротив, это люди, озабоченные его судьбой, преклоняющиеся перед его гением, добрые, простые, образованные и умные. Любовь Пронского и Нади, на которую посягает Колонна, — любовь, вполне заслуженная этими хорошими людьми. Они имеют полное нравственное право наслаждаться ею, как граф и его жена (в повести Пушкина «Выстрел»), как Дуня и Минский (в «Станционном смотрителе»). Им противопоставлен (как Сильвио у Пушкина) романтический герой. Страсти Колонны губительны, враждебны людям и не могут быть оправданы, и поэтому Кюхельбекер несколько снижает даже внешний облик героя. У Ирвинга итальянец, в соответствии с романтическими канонами, «был высок и строен», Колонна при всей романтической его внешности «росту небольшого», что и противопоставлено остальным, привычным атрибутам его портрета: «...а красавец и с такими черными, пламенными глазами, каких мне мало случалось видеть». Малый рост героя снова подчеркнут несколько позднее в письме Виктора: «...он никак бы не мог служить в гренадерах — я головой его выше» (с. 526 наст. изд.). Эта, на первый взгляд незначительная, деталь портрета не случайна: в недрах романтического произведения происходит переоценка романтического героя — симпатии читателя оказываются на стороне жизни действительной, с ее простыми и глубокими человеческими радостями. Интересно, что пошлость, обывательская самоуверенность и тупость помогают преступлению Колонны, утверждая гофмановскую несоприкасаемость двух миров — поэтического и действительного (см. в письме 16 рассуждения титулярного советника Сковроды — с. 562 наст. изд.). По Кюхельбекеру же, художник живет в мире и законы этого мира в принципе общи для всех людей: печать Каина не может быть оправдана гениальностью Колонны.
