Они дали мне возможность закончить мой рисунок с натуры и, когда я уже приготовился отправляться в обратный путь, окружили.
Я сразу дал деру, причем постарался бежать на пределе сил, чтобы как можно скорее сорвать дыхание — тем облегчая задачу себе и им. Я предпочел сдаться, чем стать добычей латиноамериканских снайперов в сумерках. Они могли случайно подстрелить меня. Или, хуже того, случайно могли бы промахнуться и дать мне улизнуть...
Они меня немного помутузили, отобрали записную книжку и револьвер, который я специально для них сунул себе в карман. Добыча их осчастливила. Им удалось схватить очень опасного человека, которого они долго выслеживали. Они триумфально повели меня в лагерь. Мы миновали автопарк, перешли узкий ручей, который в былые времена, судя по его иссохшему руслу, разливался тут довольно широким и бурным потоком.
Я старался не глядеть на северный хребет громоздящихся над долиной скал. Давно уже стемнело, и точная стрельба в таких сумерках была делом безнадежным, но я был уверен, что Шейла следит за нами сквозь оптический прицел. Оказавшись на открытом месте, я смог получше разглядеть своих конвоиров. Они мало походили на скучающих геологов или археологов, а ведь всего несколько часов назад они беспечно бродили вокруг костра. Это были здоровенные смуглые парни вроде тех, кого собрал Химинес в джунглях Коста-Верде. Только не подумайте, будто я их недооценивал по той причине, что они попались на мою супершпионскую приманку. Эти ребята, если верить мексиканской истории, могли до бесконечности вести кочевую жизнь отчаянных партизан, питаясь лишь горсткой вареных бобов, приправленных щепоткой чили.
Они были вооружены самым разнообразным оружием — от старых “спрингфильдов” и винтовок “М-1” до автоматов новейшей конструкции. Автоматом был вооружен сержант, командир патруля, низкорослый жилистый субъект. Они были одеты не то чтобы в мундиры, но у каждого на рукаве была повязка со свастикой, а за поясом торчал мачете, хотя, надо сказать, в этих краях такие секачи были едва ли необходимы. Я заметил, что все мачете одного вида и чуть более тонкой работы, чем те грубые стальные лезвия, которые с одного конца снабжены двумя деревянными накладками вместо рукоятки. К рукояткам их мачете были приделаны широкие медные скобы, предохраняющие пальцы, — так из орудия дровосека эти клинки превратились в холодное оружие.
Что ж, нацисты всегда испытывали благоговейное восхищение перед разного рода холодным оружием — в особенности перед коротким кинжалом, мало пригодным в настоящем бою, но незаменимым для удара в спину. Можно сказать, что в каком-то символическом смысле честное мачете куда более благородное оружие, хотя надо попасть уж в совсем отчаянное положение, чтобы искать ему применение в ядерной войне.
Они подвели меня к палатке, разбитой у подножия скалистой стены каньона. Теперь, с наступлением темноты, вся бутафория археологического лагеря была отброшена: перед входом в палатку стоял вооруженный часовой. Он вскинул прямую руку в нацистском приветствии. Сержант с автоматом ответил соответственно.
— Вива Кинтана! — провозгласил часовой.
— Вива Кинтана! — повторил мой сопровождающий, и меня ввели в палатку.
Посреди палатки стоял деревянный стол и несколько складных стульев. Походная кровать-раскладушка была прислонена к брезентовой стенке. Над столом висел фонарь с двумя горелками, освещая все вокруг резким белым светом.
За столом сидел фон Закс, разложив перед собой какие-то бумаги и устремив взгляд на вход — вылитый генерал Грант, дожидающийся последних известий из Виксберга. Вблизи оказалось, что он куда старше, чем мне казалось, однако его волосы не поседели, а фигура была подтянута и мускулиста. На нем был военный костюм цвета хаки военного покроя с повязкой на рукаве. На спинке стула висела портупея с кобурой, в которой угадывался “кольт” 45-го калибра, а с ремня свисала замысловатая вариация мачете. Я перевел взгляд с саблевидного клинка на лицо со шрамом, и у меня в голове вспыхнула догадка, которую я на время похоронил в глубине мозга, надеясь, что потом она даст импульс для рождения стратегического плана.
Я понял, что вне светового конуса сидит Кэтрин Смит, но я до поры до времени не должен был ее замечать. Оказавшись в столь ужасном положении, я не мог обращать внимание на заблудших блондинок. И во все глаза смотрел на мужчин.
Они заученно исполнили упражнение на тему “вива Кинтана”, после чего коротышка-сержант эффектно бросил на стол мой револьвер и записную книжку и начал докладывать по-испански. Фон Закс раскрыл книжку и стал рассматривать мои рисунки и записки. Потом он взял револьвер и проверил барабан, прицелившись в меня. Он отпустил сержанта и заговорил только после того, как полог палатки перестал качаться.
— Это тот самый, фройляйн Шмидт?
После этой реплики я отвел взгляд в сторону. Она сидела, развалившись, в шезлонге и пила мексиканское лицо из бутылки. Невозможно было оторвать глаз — если, конечно, вы мужчина, — от ее сильных загорелых ног и небрежно расстегнутой до середины груди блузки. Она сделала очередной глоток и взглянула на меня.
— Ну, он, во всяком случае, такого же роста. Как я уже вам сказала, я только знаю, что это был высокий мужчина, который выдавал себя за служащего какой-то фирмы по изучению общественного мнения, а потом он назвался агентом американского правительства. Он привел жену Хеда в гараж, выжал из нее всю информацию и бросил привязанную к стулу. Там я ее и нашла. Она прожила недолго, но успела мне рассказать о том, что с ней случилось и как найти вас и предупредить о нем.
Мы с ней придумали эту легенду по дороге сюда. Пока она говорила, фон Закс не спускал с нее глаз. Больше всего его, похоже, заинтересовали ниточки на месте оторванной мной пуговицы — ну, во всяком случае, этот участок ее тела.
— Мне трудно было найти более подходящее место для смерти, фройляйн, — пробормотал он. И его взгляд вдруг стал пронзительно-подозрительным. — Герда Ландвер была здесь единожды. Перед входом в каньон ей завязали глаза. Как же она могла с такой точностью описать вам маршрут?
— Возможно, она подглядывала, — без колебаний сказала Кэтрин. — Она описала эти пещеры. Она сказала, по какой дороге ехать и где свернуть. Если вы не верите, можете спросить у него, — она махнула рукой в мою сторону. — Ведь и он тоже нашел вас.
Фон Закс не сразу повернулся ко мне. Он все еще, похоже, не мог отвлечься от созерцания ниточек на месте отсутствующей пуговицы. Пожалуй, я мог бы прыгнуть на него, ткнуть ему в живот ствол своего револьвера и выполнить задание, не сходя с места. А потом, возможно, нам удалось бы вырваться отсюда, отстреливаясь из моего “тридцать восьмого” и его “кольта”, и скрыться во тьме. Может быть. Этот вариант, правда, имел несколько самоубийственный привкус, и к тому же я не люблю менять по ходу дела тактический план. Да и ракета при таком варианте не учитывалась. К тому же я не особенно-то был уверен, что он такой рассеянный, каким казался. Может, он меня вынуждает на какой-нибудь глупый фортель?
— Очень жаль, — медленно произнес он. — Даже по прошествии стольких лет она была все еще прекрасна — Герда. В юности она была замечательно красива. Она была невестой одного из моих... ммм... младших офицеров, но высший офицерский чин имеет свои преимущества, ха-ха! А ты ее убил! — внезапно закончил он, резко оборачиваясь ко мне. Он смотрел на меня через прицел короткоствольного револьвера.
— Я ее допрашивал, — солгал я. — Она оказалась мягкой, как и все ваши хваленые нацисты, мягкой и податливой, как воск, фон Закс!
— Здесь я Курт Кинтана, — бросил он злобно. — Так и обращайтесь ко мне.
— Вы Курт Кинтана, но эту леди называете “фройляйн”, — усмехнулся я. — Чтобы уж быть до конца последовательным, ее бы следовало назвать “сеньорита”. Как принято в этих местах.
Он нахмурился.
— Вы пытаетесь меня разозлить. Почему?
— Это старый трюк, фон Закс, характерный для этих мест. Когда белый попадал в руки апачей, ему надо было заставить их побыстрее совершить казнь, чтобы избавить себя от страданий. Ну вот, вы меня сцапали. Так не будем тянуть резину и побыстрее покончим с этим, — я усмехнулся ехидно, точно вспомнив что-то. — А вид у вас сейчас куда более важный, чем в тот раз, когда я вас видел.
