У первой когорты могла быть иллюзия несокрушимости мощи своего государства. У второй, уже живущей на его обломках, такой иллюзии быть не может при любой степени политической ограниченности.
У первой когорты было и то оправдание своей “муравьиности”, что КПСС предперестроечного и перестроечного образца не была в каком-то смысле уже (и еще!) политической организацией. Не было опыта политической борьбы. А был опыт чиновного радения в составе псевдополитического административного конгломерата, который в условиях однопартийности вобрал в себя всю гамму общественных настроений, включая антипартийные и антикоммунистические. Вязкость конгломерата не давала ему распасться, выделив из себя собственно политический субстрат.
Но все это было до 1991 года. После 1991 года даже эти (не очень значимые) оправдания не работают. У членов КПРФ в нынешней реальности есть все возможности для свободного выбора, для того, что именуется инициативными формами политического поведения. Есть опыт разгромов за счет политических провокаций. Есть и какой-то опыт политической борьбы. В этих условиях предательство ими красных смыслов и подрыв их действиями остатков ценностного и смыслового субстрата в российском обществе — уже категорически неприемлемы.
Вот почему, говоря о “новых имперских левых” (и понимая империю как союз равноправных народов в поле мощной левой идеи), о новом поле красных смыслов, новом красном империуме, мы должны все более резкой чертой отделять это от ренегатства, от тех, кто вместо Красной Сущности, базирующейся на высоком смысловом альтернативизме, говорит о концепции устойчивого развития, то есть о вписывании в исчерпанный Большой Евромодерн, уже беременный антигуманным постмодерном, фактическим признанием Конца Истории.
Для меня и моих единомышленников “консенсус” между Зюгановым и Чубайсом есть логическое продолжение принятия концепции устойчивого развития, представляющей собой творение пресловутого Римского клуба, проклинаемого тем же Зюгановым-державником как “масонская злая сила”. Подобное алогичное концептуальное объятие усиливает эрозию ценностного ядра, ибо в сознании мало-мальски мыслящих сторонников партии это объятие противоестественно, оно воспроизводит те самые “сшибки стереотипов”, которые, как Зюганов и его соратники знают, широко использовались для слома красного смыслового поля в СССР. И это все меньше походит на случайность.
Проблема ясна: либо в ближайшее время компартия всерьез вернется к Альтернативизму, либо ее не будет. Или точнее — она станет источником дальнейшего подрыва всей системы красных смыслов и ценностей. Подрыва самого опасного — изнутри. И тогда остается одно — уйти из этого якобы красного, а на деле мертвого дома.
Меня спросят — куда? В карликовые организации, еще более косные и не менее провокационные? Что ответить? Нет дома, в который можно уйти. Но лучше уйти — в поисках Жизни, соединяющей Существование и Смысл, — чем умирать медленной комфортной смертью Духа в элитных кабинетах дубового (во всех смыслах этого слова) “большого думского стойла”. Не имея, кстати, никаких политических перспектив даже в рамках парламентской борьбы за границей 2000 года. Надо покинуть дом, в котором слишком сильно смердит. И тогда откроется неуютная, подвластная всем ветрам площадь. И масса дорог — возможно, опасных и тупиковых, возможно, заваленных разными искусами и прельщениями. Но откроется и смысловое небо над головой.
Далее — признать Альтернативизм и в его поле — подлинные красные смыслы, их ценностью оправдывая свое Отечество за семьдесят лет его якобы глупого и пошлого увлечения ложной химерой.
Вдумчиво залечивать травму ценностного ядра, которую наносили через “красное”. Это невозможно без глубокого переосмысления “красного” и его роли в российской истории.
Достраивать и доосознавать высокие смыслы красного. Перестать демонизировать это красное или, наоборот, чуть ли ни приравнивать его к христианству. Красное — специфическая, сильно отличающаяся от христианства, но в чем-то ему глубоко родственная, система высоких смыслов. Это Высокое тонет в псевдоматериалистической пошлости, извергнутой на людей за многие десятилетия. Но в том-то и состоит наша задача, чтобы отделить шелуху от зерна.
5. МЕТАФИЗИКА КРАСНОГО
В зерне же, как мне представляется, находится следующее.
Во-первых, острое ощущение вселенской динамики, вселенского катастрофизма, который бросает вызов высшему смыслу существования человечества, смыслу Истории. Этот вызов в разных ипостасях Красного Смысла раскрывает себя по-разному. Та же дерзкая мысль ранних Стругацких (позже отказавшихся от самих себя, подобно Быкову и Астафьеву) о возможности силами людей преодолеть схлопывание Вселенной, предсказанное астрофизиками второй половины ХХ века и прежде всего Зельдовичем, ближе к высокому Красному Смыслу, чем десять томов правоверно-умеренно-патриотичного Подберезкина.
Человек как строитель Космоса и вершитель предельных космических судеб — вот человек Красного Смысла. Здесь — стык этого Смысла с разными вариантами богостроительства — от Горького и Луначарского до Богданова и Ильенкова. Говоря о последних двух, не могу не отметить другой вариант борьбы с космическим роком. И Богданов, и Ильенков не знали о модели схлопывающейся Вселенной. Их вариант космизма выбрал своим врагом рок второго закона термодинамики — остывание Вселенной. Поразительно, как оба они, обсуждая конечные цели человечества, приходят к идее великого космического пожара, раздутого для того, чтобы преодолеть надвигающийся холод “пространства бесполого”. Ну как тут не вспомнить Блока с его неверно понимаемым: “Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем, мировой пожар в крови, Господи, благослови!” Это не имело никакого отношения к погромам и экспроприациям, это было совсем, совсем о другом.
Отмечу при этом, что нео-гегельянец Ильенков, последовательный “проникатель” в “Капитал” Маркса, и нео-кантианец, антимарксист Богданов, — во всем остальном были диаметрально противоположны. Тем более внимательно надо относиться к сходству там, где все начинено антагонизмом по другим интеллектуальным позициям.
Во-вторых, оптимистическое (у ранних Стругацких) и пессимистическое (у упомянутых “огнепоклонников”) ощущение бого- и космо-строительной роли человечества продлевает христианскую близость твари и Творца до уровня соучастия человека в огромном и непомерном. Да, именно до ключевого, способного повернуть эсхатологическую судьбу мира, Со-Участия. Для того, чтобы это соучастие стало возможным, человек, в его очевидной малости по отношению к безмерности времени и пространства, должен стать “третьей силой”, бесконечно значимой песчинкой на весах равновесия двух антагонистических борющихся сил — Добра и Зла. Света и… даже не Тьмы, а именно Черноты, антиСвета.
Такой дуализм, на первый взгляд, глубоко противоречит монизму основных мировых религий и возвращает к манихейству. Но это не так. Да, Красный Смысл неизбежно вводит эсхатологическую непредсказуемость, возможность окончательной победы Черноты над Светом, Зла над Добром. Но он не размывает и не перевертывает при этом соотношений, не делает Зло Добром, не молится Черноте. Он, напротив, создает предельную ситуацию человекозначимости и мобилизованности высшего человеческого начала на борьбу со злом.
При всем уважении к христианству, могу сказать, что эта конфессия, и в том числе ее метафизически глубочайшая модификация — Православие, — не может создать тех мобилизационных напряжений в борьбе со Злом, которые создает Красный Смысл, красная дуалистическая метафизика. Для христианина Дьявол — это заблуждение, “обезьяна Господа Бога”, тот, кто не может построить Черный замок, ибо нет у него своей строительной самости. Для красного метафизика, видевшего Хатынь и Освенцим, Черный замок реален, материализован, Зло творчески состоятельно и автономно, его конечная победа возможна. Возможна черная дыра Истории и ее высшее выражение — пожранная субстанция Вселенной, превращенная в тотальную Черноту. И все это базируется не на проблематичных откровениях, а на том, что может сегодня дать наука на ее переднем крае, — там, где она (как это кому-то не покажется странным) всегда оперирует не только истиной, но и Смыслом.
