В полночь с тела сняли одежду. Лицо короля стало восковым, грудь залита кровью, но черты были спокойны. Его одели в белый атласный камзол и положили на ложе в королевской опочивальне. На следующий день врачи произвели вскрытие и определили природу ранений, второе из которых было смертельным, и отметили отличное здоровье покойного: «Все другие части тела оказались целыми и здоровыми, тело было в отменном состоянии и очень красивого сложения». Внутренности поместили в вазу, которую 18 мая перенесли в Сен-Дени, а сердце в закрытой свинцовой урне поместили в серебряный ковчежец в форме сердца. Монбазон и 400 всадников отвезли его в коллеж де Ла Флеш, согласно обещанию, данному когда-то иезуитам.
После бальзамирования тело положили в гроб и выставили в большой комнате, расположенной между кабинетом и галереей, покрыли золотой парчой ложе, установленное между двумя окнами, выходящими на Сену. Гроб стоял 18 дней в этой комнате, где ежедневно служили 6 месс с песнопениями и 100 месс без песнопений. 10 июля гроб был перенесен в зал Кариатид. Его поставили под большим парадным ложем, на которое положили манекен короля из ивовых прутьев, одетый в коронационные одежды. Сложенные руки и голова были из воска. По древнему королевскому обычаю слуги несколько дней два раза приносили королю пищу, как если бы он был живой. 25 июня пришел Людовик XIII окропить тело святой водой. Только 29 июня начались настоящие похороны Генриха IV, земное существование которого символически продлили, чтобы показать, «что во Франции король не умирает». 29 июня гроб перенесли в Собор Парижской Богоматери для первой церемонии, на которую шла нескончаемая процессия представителей государственных органов и различных слоев населения. 30 июня похоронный кортеж отбыл в Сен-Дени, где 1 июля состоялось погребение.
Глава шестая
Благословенный король
«Четырнадцатого числа месяца мая король Генрих Великий был подло убит на улице Ла Ферроннри гнусным и злобным плебеем по имени Равальяк, который затем был казнен на Гревской площади. Да упокоит Господь душу нашего доброго короля и господина».
Потрясенная общественность
Однако в рассказах о 1610 годе слышится несколько нестройных голосов, которые доказывают, что враждебное течение 14 мая не исчезло. Некий старый иезуит, узнав в Праге о гибели короля, не смог сдержать радости и спросил, кто же теперь унаследует престол, ведь все дети королевы незаконнорожденные. 14 мая в Париже один рантье сказал: «Это был добрый удар». Его арестовали, но потом выпустили. 15 мая «один подлый пьяница, сидя в кабачке, заявил, что Равальяк „поступил, как честный человек, и что он закажет по нему панихиду“». 28 и 29 мая в Париже и Оксерре арестовали двух субъектов, восхвалявших убийцу. 16 июня приговорили к галерам четырнадцатилетнего подмастерья, сказавшего, что он намеревался убить короля и королеву. 18 июня была арестована дочь прачки за такие же кровожадные речи.
19 июня произошел странный случай. Прево Пливье, отец двух иезуитов и человек с дурной репутацией, считавшийся казнокрадом и взяточником, играл в своем городе в шары в тот самый час, когда Равальяк убивал короля. Он объявил своим товарищам: «Король умер, его только что закололи». До этого он уже говорил подобное, но после свершившегося факта совпадение показалось подозрительным, и его заключили в тюрьму Консьержери. В том же месяце в Этампе был казнен один дворянин за то, что злословил о короле и королеве и утверждал, что корона принадлежит принцу Конде. В Риме папа приговорил к галерам молодых людей, пивших за Равальяка.
И хотя это были единичные случаи, но они все же свидетельствуют о брожении умов в первые месяцы 1670 года, а также о том, что некоторые фанатики считали Конде законным наследником короны. И все-таки горе охватило всю Франции. «Было тяжко смотреть, как во всех провинциях Франции, — писал Пьер де Л'Этуаль, — бедные поселяне растерянно стоят на дорогах, чтобы узнать от проезжающих о подробностях произошедшего. И когда узнавали, то расходились по полям, как овцы без пастуха, плача, крича и стеная». Боссюе позже скажет: «Среди нас нет таких, кто бы не слышал от отца или деда не только о возмущении этим мерзким деянием, но и о скорби, подобной той, которую причиняет детям кончина доброго отца».
Протестанты не отставали от других. Уж они-то потеряли больше всех. 16 мая на проповеди в Шарантоне пастор Мулен взволновал присутствующих до слез, Морней разделил свое горе с именитыми гражданами Сомюра: «Господа, я здесь, чтобы сообщить вам печальное и страшное известие. Наш король, величайший из тех, кого знал христианский мир за последние пятьсот лет, тот, который пережил столько бедствий, опасностей, осад, битв и покушений, пал под ударами презренного подонка, за один миг одевшего в траур наше государство и наполнившего слезами глаза всех добрых французов».
Народ действительно осиротел. Все забыли о том, что надвигалась война и оплакивали того, кто принес мир, сражаясь против насилия, беспорядков и мятежей. Были веские основания опасаться наступления эры новых междоусобных войн. Реакция народа была такой недвусмысленной, что принцы, которые, возможно, развязали бы фронду уже в мае, сначала тесно сотрудничали с регентшей и только через несколько месяцев принялись за свои козни. Если и существовал заговор с целью посадить на трон Конде, то от него быстро отказались.
Суд над Равальяком
Суд над Равальяком был, естественно, предметом всеобщего внимания. Парижане сразу же заподозрили испанский заговор, и пришлось выставить стражу у дома испанского посла, чтобы защитить его от народного гнева. С 23 мая толпа стала обвинять иезуитов.
Кто же был этот человек, замысливший убить короля? Мечтатель, мистик, фантазер. Это сразу поняли и по его словам, и по клочкам бумаги, найденным у него при обыске, — там были молитвы и какие-то таинственные знаки. Протокол допроса он подписал: «Равальяк. Да пребудет всегда Иисус победителем в моем сердце». У него была найдена также ладанка, где, как его уверил ангулемский монах, находилась щепка от Святого Креста, но на самом деле оказавшаяся пустой.
Следствие установило его происхождение. Он родился в Ангулеме в 1578 г., следовательно, ему было тридцать два года. Сначала был слугой, потом школьным учителем, потом даже судейским стряпчим, но его влекло религиозное поприще. Он поступил в монастырь фельянов, но там сочли его слишком неуравновешенным и продержали всего три недели. Потом он обратился к иезуитам, которые не захотели принять послушником такого экзальтированного человека. У него действительно были галлюцинации, он видел огонь, витавшие в воздухе облатки, чувствовал запах серы. Слава Господа была для него превыше всего. А в тавернах и на постоялых дворах он слышал из уст солдат, что король отказывается обратить в католичество гугенотов, более того, он их поддерживает и хочет объявить войну папе и перенести Святой престол в Париж. А воевать с папой — значит воевать с самим Господом.
Поэтому он был одержим идеей отвратить Генриха IV от его нечестивых планов. В начале года он дважды пытался его предупредить, один раз в январе в Лувре, куда его не пропустили, второй раз рядом с кладбищем Сент-Инносан, где он увидел короля в карете и крикнул ему: «Я говорю с вами от имени Иисуса Христа и Пресвятой Девы Марии». На него, естественно, никто не обратил внимания. Отчаявшись повлиять на короля, он вернулся в Ангулем. Там его миролюбивые настроения изменились. Желание умертвить короля возникло у него на Пасху, и он, с одобрения своих исповедников, вернулся в Париж. Там он украл нож и смастерил к нему прочную рукоятку. Но его снова охватила нерешительность, он испугался, сломал лезвие ножа и отправился в Ангулем. В дороге, в Этампе, он почувствовал, как проникается сверхъестественной силой, тогда он сделал новое лезвие, наточил его на камне и вернулся в Париж.
