- Это на тебя так благотворно подействовало солнце Сицилии? - спросил я. - Судя по твоему виду, можно подумать, что нам всем следует туда ехать и там жить.
- Во всяком случае, - сказал он, - это в тысячу раз лучше, чем жить в Париже.
- Стоит на тебя посмотреть, чтобы в этом не возникало сомнений. Ты на себя не похож - я хочу сказать, такого, каким мы тебя всегда знали.
- В каком смысле?
- Ну, прежде всего в том, что у тебя больше нет хронической нервной дрожи, которая была раньше. этого несчастного вида, этой постоянной печали, этого срывающегося голоса. Тебя узнать нельзя.
- То, что ты говоришь, доказывает поверхностность твоих прежних наблюдений.
- Поверхностность?
- Да, да, - сказал Андрей. - И не только твою, а всех вас. Вы все меня себе представляли совершенно неправильно.
- Я очень рад в таком случае, что мы ошибались, - сказал я, - но согласись, что наша ошибка была понятна. Ты проводил свою жизнь в постоянном волнении, ты всего боялся, и малейшая неприятность вызывала у тебя нервную депрессию. Ты называешь теперь это поверхностными наблюдениями, но ты забываешь, милый мой, что ты был именно таким. Поверхностность здесь ни при чем.
- То или иное состояние человека, - сказал он (он даже сидел теперь иначе, чем раньше, не на кончике стула, а в глубине кресла), - может быть случайным или органическим.
- Ты собираешься читать мне лекцию по психологии?
- Нет, но я хочу тебе показать, насколько внешние обстоятельства могут действовать на облик человека, могут искажать его, понимаешь?
- Понимаю, - сказал я. - Это настолько очевидно, что мы тебя считали инженером, в то время как ты, в сущности, был по призванию философом, как я теперь вижу.
- Ты неисправим, - сказал он, улыбнувшись. - Нет, я не претендую на философские заслуги, предоставляю это тебе и Мервилю, любителям диалогов и отвлеченных рассуждений. Я человек простой. Но то, что вы оба во мне ничего не понимали, это факт.
- Жаль, что Мервиля тут нет. Но ты объясни мне наши заблуждения, и если мы были не правы, то мы это признаем.
- Объяснение заключается в том, что я всегда был по природе человеком уравновешенным и спокойным и всегда стремился к той жизни, которая соответствовала бы моему характеру.
- Это ты - уравновешенный и спокойный? Что ты мне рассказываешь?
- Да, да, - сказал он, - это именно так. Таким я был создан, понимаешь? Но все было против меня - эти трудности, эти обстоятельства, это отсутствие поддержки со стороны моей семьи, - все. И вот все это, вместе взятое, так на меня действовало, что я не мог быть самим собой, таким, какой я в действительности. И если бы я по природе был таким, каким я был в твоем представлении, то есть несчастным, издерганным человеком с больной нервной системой, то никакие внешние изменения не могли бы привести к тому, к чему они, как видишь, привели. Ты со мной согласен? Ты понимаешь теперь твое заблуждение? И если ты это понимаешь, то имей мужество это признать.
- Охотно, - сказал я. - Но что-то тут еще есть, что от меня - и от тебя тоже, я думаю, - ускользает. Это все не может быть так просто, как тебе кажется. Я думаю, что не обстоятельства тебя изменили, а ты изменился, потому что обстоятельства стали другими.
- Это риторика,
- Не думаю. Есть люди, которые при всех условиях остаются одинаковыми: несчастье или удача, бедность или богатство, болезнь или здоровье - они не меняются. И есть другие, такие, как ты, которые съеживаются, когда холодно, и выпрямляются, когда греет солнце.
- Но если бы твои прежние наблюдения были правильны, то я не мог бы выпрямиться.
- Они были правильны, когда было холодно, и стали неправильны при солнечном свете. Другого объяснения я сейчас не могу найти. Но расскажи мне лучше, как ты живешь?
- Я тебе говорю, - сказал Андрей, - так, как я должен был бы всегда жить.
И он начал мне рассказывать о Сицилии, о небольшом доме на берегу моря, о солнце, купанье, южных сумерках, итальянской кухне.
- Я с удивлением замечаю, - сказал он, - что, в сущности, это благополучие и отсутствие забот - все это можно описать в нескольких словах, и все будет ясно. У счастливых народов нет истории, это верно. Со стороны может показаться, что мое существование бессодержательно. Действительно, делать мне как будто нечего, это то, о чем я всегда мечтал. Крепкий сон, вкус кофе утром, солнечный свет, прогулки, обед, отдых, купанье, время от времени поездка в город вечером, несколько книг, иногда даже газета но это скучно, у меня не хватает терпения дочитать ее до конца. А главное - ни от кого не зависеть, никому ничем не быть обязанным, не думать, как себя надо вести, как надо действовать в таких-то и таких-то случаях. Ты понимаешь, как все это замечательно?
- Сколько времени ты так живешь?
- Около года. И удовольствие, которое я от этого испытываю, теперь не меньше, чем было вначале, я бы даже сказал, глубже.
- Последний раз, когда я тебя видел в Париже, ты был с какой-то девушкой, блондинкой, которой я не знаю. Ты в Сицилии один?
- Эта девушка, - сказал он, - моя невеста, она живет со мной. Если хочешь, нас с ней свела судьба. У нее тоже в прошлом безотрадное существование, необходимость зарабатывать на жизнь, полнейшее отсутствие перспектив - как у меня. Мы с ней как-то познакомились в ресторане, куда оба приходили во время обеденного перерыва. То, что нас соединяло, ты понимаешь, это печальная жизнь, которую мы тогда вели, и она, и я. Оба мы были обречены на грустную участь, как нам казалось. И ей и мне лучшее будущее представлялось несбыточным. Что произошло потом, ты знаешь.
- Да, да, поездка в Периге и все, что за этим последовало.
- Но я хотел тебя спросить, - сказал Андрей, как все наши? Что с Мервилем? Как Эвелина? Как Артур?
- Долго было бы рассказывать. Но в общем можно сказать, что все благополучно.
- Ты знаешь... я хотел тебе напомнить... если кто-нибудь из вас окажется в трудном положении, не забывай, что у меня теперь есть возможности, которых раньше не было.
- Я как-нибудь поймаю тебя на слове и отправлю к тебе Артура в Сицилию.
- Скажи ему, что он может приехать когда угодно и оставаться там сколько захочет.
- Для того, чтобы это ему сказать, надо знать, где он и что он делает, - сказал я. - Ты знаешь, он появляется и исчезает. Он жил у меня некоторое время после того, как вернулся в Париж с юга, но где он теперь, я не имею представления. Эвелину ты можешь увидеть каждый вечер в ее кабаре.
- Оно еще существует?
- До последнего времени существовало. Что будет дальше, не знаю. Жизнь Эвелины, как ты, наверное, заметил, состоит из последовательности сравнительно коротких эпизодов.
- А Мервиль?
- Мервиль - это другое дело.
- Его жизнь тоже состоит из эпизодов - не таких, конечно, как у Эвелины, но все-таки из эпизодов.
- Состояла, Андрей, состояла, а не состоит.
- Что ты хочешь сказать?
- У меня такое впечатление, что его теперешний эпизод носит окончательный характер.
- Так могло казаться уже неоднократно.
- Нет, нет, раньше каждый раз всем, кроме него самого, было ясно, что это долго продолжаться не может. Теперь это совсем другое.
- Мадам Сильвестр?
- Ее зовут иначе.
- Это меня не удивляет, - сказал Андрей. - Она тебе нравится?
- Как тебе сказать? Я ее слишком мало знаю. Но все это гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд.
- У меня к ней инстинктивное недоверие. Мне, так же как Артуру, почему-то кажется, что она должна приносить несчастье тем, с кем она сталкивается. Я никогда не мог отделаться от этого ощущения.
- Ты ее видел раз в жизни.
- Я понимаю, я не высказываю о ней никакого суждения. Но у меня от нее органическое отталкивание. Ты ее встречал в последнее время?
- Нет, я ее видел два раза на юге этим летом.
- Она в Париже?
- Да. Но она, кажется, не совсем здорова.
- Как ты ко всему этому относишься? Ты всегда играл роль в жизни Мервиля. Ты не мог бы на него повлиять?
