– Ну хорошо, но как вы догадались, что он не Пилесер? – нетерпеливо спросил Этана.

Ницан некоторое время колебался – не рассказать ли им о том, что настоящий Пилесер Шульги не видел рапаитов, а вот поддельный – видел. Но потом решил, что повествование об Умнике не придаст ему солидности в глазах нового хозяина «Дома Шульги».

– Будем считать это моим профессиональным секретом, – Ницан поднялся. – Мне пора. Надеюсь, господин Этана, вы будете хорошим президентом компании. Что же до вас, госпожа Ингурсаг, – он повернулся к верховной жрице, все еще сидевшей неподвижно, – право, я очень сожалею, что преступником оказался именно ваш сын.

– Я любила Навузардана, – мертвым голосом сказала старуха, в которой с трудом угадывалась прежняя верховная жрица. – Это был единственный человек, которого я действительно любила.

Ницан подумал, что возможно эта любовь и оказалась истинной или, во всяком случае, основной причиной преступления: «Уязвленное самолюбие и сыновняя ревность. Любовь к матери и ненависть к отцу. Плюс желание разбогатеть. Зависть. Опасная смесь, весьма опасная». Вслух об этом говорить не стал. Отвесил общий поклон, вышел на улицу.

– Умник, – сказал он высунувшемуся из кармана рапаиту, – теперь-то мы с тобой точно поедем на Тростниковое море. Послушай, а у тебя там, в Изнанке Мира подружки нет? Могли бы завеяться вчетвером – ты, она, я и Нурсаг. А?