Луи жил аскетически: кровать — из досок, подстилка — из пиджака и шапка в изголовье. Он был куда счастливее и свободнее нас, доведя свои земные потребности до самого скудного размера; мы же были связаны кастрюльками, керосинкой, деревянным столом и деревянными двумя табуретками; провизию же нам привозили два раза в неделю из местечка Лаванду, где была железнодорожная станция. Да! как все-таки связывала земля, со многими ее прельщениями. Таких рыбачьих «кабано» было множество рассеяно по морскому берегу, но ни одного хоть сколько-нибудь похожего на нашу чудесную полуразваленную лачужку. Это были кабано для рыбаков — любителей и миллионеров, прочно построенные из кирпича, часто с бетонной облицовкой, выстроенные в стиле итальянском, английском и швейцарском, с верандами, обнесенными колоннадой, с мозаичными узорами по стенам, с графитными крышами, и хотя и об одном этаже, но с затейливым флюгером.
В осенний сезон, когда спадают нестерпимые южные жары, когда так радостно освежает тело морское купанье, когда зацветают в третий раз розы, когда на виноградных плантациях женщины и мужчины торопливо собирают в корзины и телеги крупные, тяжелые гроздья цвета аметиста, сапфира, желтого топаза, янтаря и бледного хризолита, когда стихают капризные южные ветры и исчезают проклятые москиты, — тогда приезжают на прованские мысы богатые толстосумы, счастливые владельцы прекрасных, кокетливых «кабано» со своими городскими семьями, нередко с приглашенными и близкими друзьями. О! (здесь надо читать французское Oh!) ловить рыбу на удочку в каникулярное время, да еще на лоне природы — это ли не сладкая мечта, золотая греза, сказочное блаженство, высшая радость для каждого французского буржуа?
Моим ближайшим соседом на мысе (всего пятьдесят шагов расстояния) был господин Шарте, директор банка из Марсели, имя у него было настоящее марсельское — Мариус. Приехал он в начале сентября, с женой, с тремя миловидными дочками, лет от тринадцати до девятнадцати и с двумя славными мальчуганами, четырнадцатилетним Фернандом и Полем (Пополем), лет семи. Пока чистилось и проветривалось кабано — вилла в помпейском стиле, пока профессиональные рыбаки чинили собственную лодку господина Шарте и пока они не пригнали ее в Гурон из Лаванду, где обычно зимовали все эти мелкие суденышки, — живой, как обезьянка, быстрый, как уклейка в воде, маленький Поль уже успел зарекомендовать себя отчаянным рыболовом. Приморская сторона их виллы была загромождена большими дикими камнями, наполовину утопавшими в воде, — прибой пенно разбивался о них и уходил, оставляя извилистые ручейки и маленькие лагуны, в которых сновала серебряная рыбья мелюзга, ходили боком крошечные крабы и неуклюже двигались, бурля воду, небольшие темные спруты. Пополя всегда тянуло в этот каменный хаос. Он залезал на прибрежные корявые скалы, на камни, на остатки проржавленных рельс и старался, при помощи своих нижних легких штанишек, вытянуть какое-нибудь живое водное существо. Только и слышны были сердитые оклики сверху: «Где ты, Поль? Куда ты, Пополь? Ты негодный мальчишка, Пополь!»
Однажды он умудрился забраться чуть ли не на самый пик мыса Гурон. На этот раз он был вооружен не жалкими сквозными панталончиками, а вполне солидной рыболовной снастью: длинной камышовой палочкой и привязанной к ней красной бечевочкой от «Галери Лафайет». Он долго не склонялся на просьбы и приказания слезть вниз. Но когда сестры и брат обошли его и окружили сжимающимся кольцом, он принужден был сдаться. Старшая сестра была так жестока, что сломила пополам его камышовое удилище. И тут бедный Пополь сел на большой камень и свернулся комочком так, что сам стал похожим на маленький черный камешек, и горько заплакал навзрыд. Его увели домой.
Но с этой минуты он стал нежнейшим другом моего сердца, хотя об этом он никогда не узнал, а всю печальную сцену его позора я видел из окошка моего кабано. Но никому не сказал.
Вскоре почтенная госпожа Шарте со своими тремя хорошенькими дочерями уехала на один из модных французских пляжей. Трое мужчин остались одни на мысе Гурон, предоставленные самим себе. Конечно, для мальчуганов эта свободная жизнь была полна новых прелестей. Подумайте: вставать на ранней заре, готовить самостоятельно завтрак и обед, мыть посуду и белье, целые дни проводить на море или в лесах — что же может быть счастливее такого полузвериного существования?
Но всего приятнее было глядеть на самого папашу Шарте. Оторвавшись наконец от своих магических гроссбухов, несгораемых шкафов, валютной биржи с ее повышениями и понижениями, от чеков, переводов, нетто и брутто, от капризов клиентов и нерасторопности корреспондентов, — от всей банковской кабалистики, от которой болят глаза и пухнут мозги, — Мариус Шарте с восторгом впивался, всасывался в наивные фантастические игры на свежем благоуханном южном просторе. Недаром же он был коренной марселец! Мне казалось, что в своем искреннем, пылком и наивном одушевлении он перегонял собственных мальчуганов.
Часто все трое, в сопровождении дачных знакомых ребятишек и местных уроженцев, черных от загара мальчуганов, отправлялись в соседние пампасы, лианосы и непроходимые тропические леса. Шли в ниточку, индейским крадущимся шагом и, как дикари, подавали знаки криками совы, воем волка, карканьем ворона. Играя в мальчика с пальчика, они для возвратного пути вешали тряпочки на деревьях или бросали камешки. Играли еще в войну и в Робинзона со многими Пятницами.
Я с величайшим интересом наблюдал за тем, как директор богатого банка оттачивал поварские деревянные ножи в роли людоеда-великана, как грозно размахивал он томагауком во время священной «пляски войны» и как громко он кричал на весь лес: «Угу! Угу!» Он искренно жалел, что запрещено было разводить огонь в этих лесочках, где смолистые, пропитанные скипидаром южные сосны являлись самым горючим матерьялом на свете…
Но вот пришла наконец из Лаванду рыболовная лодка господина Шарте и ошвартовалась в затоне между камнями. Конечно, сухопутные игры и приключения вскоре опреснели и потеряли увлекательность. Долой детские забавы! Наступило суровое время рыбного промысла с неизбежными опасностями и строжайшей дисциплиной.
В эту пору мы и познакомились с г. Шарте, и тот с любезной охотностью показывал мне свою лодку, со всеми ее рыболовными снастями и морскими принадлежностями.
Лодка была весьма вместительна, широкоребра и толстопуза. Вернее всего, она подходила к типу плоскодонного баркаса. Если бы к ней пристроили свинцовый киль, пудов в сто весом, она, пожалуй, годилась бы для ловли селедки в мелководных ближайших водах; теперь же ее дно, для плавучести, было нагружено камнями. Она была валкая, но держалась на воде преисправно и храбро. Я однажды, рискуя и боясь наткнуться на большую неприятность, сказал с серьезным видом:
— А не кажется ли вам, мсье Шарте, что ваша лодка, по своему строению, — настоящий китобой, конечно, уменьшенного размера?
Он поглядел на меня испытующим взором, но на моем лице не было и тени насмешки, хотя, признаться, китоловные суда я видел только на картинках в словаре Брокгауза и Ефрона.
— Вы правы, — сказал он спокойно, — суда этого типа всегда меня очень интересовали. Рано или поздно, я и мои молодые моряки, мы погоняемся за китами в гренландских водах. У меня в коллекции славные гарпуны. Но для этой забавы нужно много свободного времени, а отпуски мои слишком коротки. Да и дети мои еще не совсем подросли для такой тяжелой экскурсии. Надо подождать лет шесть или семь…
Лодка называлась, конечно, «Marseille», и, будь она парусной, будь она не такой неуклюжей постройки, будь, наконец, вся эта морская затея делом серьезным, а не детской восторженной игрой, — то на ней, заручившись предварительно спокойной погодой, запасшись водой и провизией, смело можно было бы отважиться на рейс Марсель — Аячио и по пути половить рыбу в глубоких водах. А то ведь, право, и досадно и жалостно было глядеть на бутафорские корабельные богатства «Марсели»: на компасы, секстанты, морские бинокли, на книги по лоции и навигации, на большие спасательные круги и мореходные карты, на великое богатство и разнообразие всевозможных сетей, острог, искусственных мушек, жучков и стрекоз, на собрание удилищ, лесок, крючков, поплавков и грузил, на всяческие блесны, жерлицы и тому подобные рыболовные принадлежности. И горько бывало подумать о том, что все эти дорогие вещи, прелесть и соблазн для настоящего рыболова, бездейственно и аккуратно лежат и висят в кабинете банкира, в его нарядном кабано.
