Вот эти высказывания для нас, мне кажется, очень важны потому, что обоих писателей мы считаем классиками научной фантастики.
Разными могут быть пути писателей, но главным остается одно: художественная ценность произведения, без скидок на чудеса, фантазию и научные гипотезы, которые вкладывает в него автор. И если произведение выдерживает это испытание, тогда мы оцениваем автора как фантаста и смотрим также, с какой целью автор поставил своих героев в необыкновенные обстоятельства, служит ли это делу нашей действительности и помогает ли по-настоящему раскрыть человека завтрашнего дня. Ведь создание такого героя — главная задача советской научной фантастики. Но даже при таком широком понимании жанра научной фантастики, включающем целый ряд отдельных направлений, все же существуют определенные границы, за которыми уже лежит абстрактная лжефантастика. Недопустимо, с одной стороны, выдумывание новых, несуществующих законов природы. Ведь современная наука развивается не путем отрицания всего предыдущего. Развиваясь, она обычно не отвергает старого, а включает старое как часть…
Механика относительности не отрицает механики Ньютона, так же, как квантовая механика не отрицает электромагнитной теории Максвелла. Современная наука в свои новые, более широкие обобщения включает и все добытое гением и трудом всего человечества. Поэтому нельзя говорить: мы будем писать о том, что сегодняшней науке неизвестно, а дело ученых следовать за, нами и открывать в природе то, что создано нашей фантазией. Это будет лишь произвольным фантазированием, которое почти всегда оказывается ниже уровня современной науки. А наш читатель уже не тот, что был раньше. Он часто выше по своей научной подготовке, чем такой писатель.
Вот какой отзыв читателя мне пришлось недавно слышать на одной читательской конференции: «Автор, по-видимому, не знает, что скорость света потому и предельна, что она является той формой, в которой только и возможно существование материи. Ведь человеку, знающему хотя бы школьную физику, совершенно ясно: чтобы долететь до самых отдаленных звезд, не нужно летать с большей скоростью, чем скорость света! Можно, например, за пять минут долететь до туманности Андромеды или до Магелланова облака».[1] И от молодых читателей очень крепко досталось тем авторам, которые путают силу с энергией и рассуждают о гравитонах — этих структурных частицах пространства — как о каких-то материальных частицах, будто их в качестве «горючего» едва ли не экскаваторами загружают в трюмы космических кораблей!
Нельзя сейчас писать, что «электронно-вычислительная машина мерно постукивала», или: «Мы закладывали в машину программу при помощи перфорированных карточек», ибо это уже вчерашний день. А в научной фантастике мы должны заглядывать в завтра. Нельзя писать о том, что ученый биохимик «занимался синтезом углеводородов», имея при этом в виду, разумеется, углеводы. Может быть, автор ошибся. Но ведь и углеводы синтезированы уже больше ста лет назад. А у молодого читателя подобные «мелочи» создают впечатление невежества автора, и он уже не верит, что этот писатель зовет его вперед, к будущему. Главное в научной фантастике, при всем ее широком спектре и во всех ее направлениях, это показать поэзию и романтику научных исследований.
Наука и техника — это великий труд человека, воплощение его гения. Поэтому в центре научно-фантастического произведения всегда должен стоять человек. Человек — это основное мерило искусства, герой всей шестидесятивековой мировой цивилизации и универсальный ключ к нашей гуманистической эпохе.
Научная фантастика, как и все другие жанры и роды художественной литературы, есть в первую очередь человековедение — раскрытие типических черт и индивидуальных особенностей характера героя повествования, исследование поведения героя в типических для нашего общества обстоятельствах. Но типические обстоятельства могут быть обстоятельствами необыкновенными, потому что обстоятельства, в которых Гагарин летел в космос, стали в наше время типичными, хотя еще вчера они были совершенно необыкновенными. Поэтому подлинно реалистическая научная фантастика может и должна быть сведена к той же известной формуле: типические характеры в типических, но и необыкновенных обстоятельствах.
Для советской фантастики требование реализма должно быть неуклонным. Человек — это главное, и это за последние годы наши авторы понимают хорошо. И вряд ли кто-нибудь станет проповедовать научную фантастику без героев, без людей. Но если кто-то спросит: а почему у многих авторов так бледны образы героев, я отвечу — это не их вина, а их беда. Это значит, что не хватило человеку таланта. Вряд ли кто-нибудь из писателей скажет: «Я этого хотел»! Не всякий человек пригоден стать в центре научно-фантастического произведения. Его главный герой — это человек, который сейчас только вылупляется из куколки и становится бабочкой, вылетающей в мировое пространство.
Великий гуманизм — это та черта советской фантастики, которая поднимает ее над фантастикой западной. И еще очень важная ее черта — социальный оптимизм. Социальный оптимизм сводится к оптимизму некоторых редакторов, которые добиваются от автора, чтобы в звездной экспедиции было как меньше жертв. Бывает так, что у покладистого автора в рукописи сначала погибает вся экспедиция, потом, в процессе редактирования, число жертв сокращается наполовину, а в напечатанном варианте гибнет лишь один, да и тот отрицательный герой. Подлинный социальный оптимизм в ином — в наличии цели и в показе высокой цены человеческой жизни.
