Выдвинутая когда-то Мишей Востриковым версия о готовящемся ограблении кассы сушильного завода отпала – ключей от сейфа в карманах Мямлина не оказалось. Однако факт их пропажи по-прежнему оставался необъясненным.

В чемодане Мямлина среди рубашек, галстуков и прочих носильных вещей лежала размокшая рукопись, начинавшаяся словами: «Когда-то сотни тысяч лет назад вся территория нашего края была покрыта ледниками». В рукописи было сто двадцать две страницы. Титульный лист отсутствовал. Рукопись была не окончена. На сто двадцать второй странице сверху было лишь несколько строчек. Текст обрывался фразой: «О книгах и газетах наши селяне не имели никакого понятия, их читали только в том одиноком доме на Мызе, да еще, может…» Судя по всему, автор еще не добрался до двадцатого века. Но сейчас Кириллова мало занимало содержание мямлинского труда, он о другом подумал, когда увидел чемодан. Получалась какая-то чепуха. Получалось, что Мямлин все-таки собирался проститься с Нылкой в ту ночь. Выходило, что, проводив Анюту, он наскоро сложил вещи, предварительно изолировав старуху хозяйку, и, возможно, вдвоем с убийцей отправился вновь по той же самой дороге, по которой незадолго до этого возвратился в Нылку. Возникал вопрос: зачем? С какой целью была предпринята эта прогулка, окончившаяся трагедией? Если он хотел уехать, то на Мызу идти было незачем: Мыза – тупик. Если убийца сумел каким-то образом заманить Мямлина на эту дорогу, то вроде бы ни к чему было тащиться в такую даль с чемоданом. Тут, правда, возникали варианты. Убийца мог доставить чемодан к болотцу после расправы, чтобы, так сказать, придать достоверность версии отъезда. Где же в таком случае оставался чемодан? На квартире у Мямлина? Но глухая бабка отметила только одно полотрясение. Да и ключ от входной двери в бабкин дом лежал в кармане у Мямлина. Это, впрочем, можно было не принимать в расчет – убийца мог притопить труп и после похода за чемоданом. Однако бабке следовало доверять – старухи спят чутко. И если она утверждает, что пол трясся один раз, то это, видимо, так и было. Значит, чемодан находился в момент убийства в другом месте.

Не на сушильном ли заводике? Не в конторе ли, на крылечке которой сидел вахтер Нифонтов, человек со странной биографией… Нифонтов, который сказал, что видел в ту ночь Мямлина дважды… А должен был видеть трижды… Мямлин проводил Анюту, вернулся домой, взял чемодан и опять направился по этой тропинке мимо конторы сушильного…

И была еще пуля. Стреляли в Мямлина из нагана. В Нылке было зарегистрировано четыре нагана. Один из них висел на поясе у Нифонтова в ту ночь.

Нити тянулись к сушильному заводу…

– За беспорядок простите, – сказал Выходцев, открывая дверь. – Отправил, видите ли, супругу на курорт, а сам маюсь.

– Что ж вы не вместе? – спросил Кириллов, хоть и знал, какое последует объяснение.

– Привязан я болезнями…

Он не закончил фразу, махнул рукой и повел гостя в дом. Особого беспорядка в квартире не было заметно, но чувствовалось, что многие вещи находятся не на своих местах. Выходцев был или рассеян, или ленив. «Скорее последнее», – подумал Кириллов, приглядываясь к «непредубежденному человеку», который, по словам Андрея Силыча, мог бы «пойти далеко», да вот не пошел, помешало нечто генетически-аллергическое, нечто такое, против чего медицина пока бессильна. О медицине здесь напоминали книги, толстые корешки которых золотились сквозь стекла низкого старинного книжного шкафа. Книг было много, но рыться в них Кириллов не стал. Один его мудрый приятель как-то заметил: «Если хочешь быть здоров, не читай журнал „Здоровье“ и вообще держись подальше от подобной литературы». Кириллов, конечно, был бы рад воспользоваться этим ценным советом, но, увы, – специфика работы не всегда позволяла следовать ему. Читать кое-что приходилось. По необходимости, разумеется. Здесь такой необходимости не было, и следователь довольно равнодушно скользнул взглядом по золоченым корешкам.

Выходцев предложил гостю стул, и они сели возле круглого стола, покрытого клеенкой.

– Вас не удивляет мой визит? – спросил Кириллов.

– Нет, – ответил хозяин и добавил рассудительно: – Я отлично все понимаю.

Говорил Выходцев так, как говорят заики, растягивая слова. Но заикой он не был. Губы Евгений Васильевич слегка выпячивал, светло-серые глаза смотрели на собеседника снисходительно. Впечатление складывалось такое, словно он давно и прочно уверовал во что-то, чего не замечают окружающие, не замечают просто по своей природной глупости. Но простить им это можно, не они же виноваты, а природа. И Евгений Васильевич снисходит к этим вот природным недостаткам. Снисходит, понимает, готов даже посочувствовать. И жену супругой называет. Не то иронизирует, не то…

– Хочу услышать ваше мнение, Евгений Васильевич, – сказал Кириллов.

Выходцев оттопырил нижнюю губу и задумался. Видимо, он не был готов к такому вопросу. Ждал более конкретного разговора. И поэтому слегка растерялся.

– Что я могу сказать? – наконец произнес он. – Кудахтать не буду. Махать руками тоже. Мальчик этот мне не родня. Печально, конечно, что такое в нашей жизни случается… Возможно, я рискую показаться вам сухим человеком, но я привык мыслить рационально, с цифрами в руках. Привержен к статистике… Вероятно, произошло неминуемое. Да вы и сами скорее всего так думаете.

Кириллов думал не совсем так, но в данном случае это не имело значения. Главное было в том, что Выходцев, кажется, не притворялся.

– В чем же виноват, по-вашему, этот мальчик?

– Позвольте, – удивился Евгений Васильевич. – Почему виноват? Так сложились обстоятельства. Собираясь на прогулку в лес, я ведь не могу знать, что под каким-то кустом наткнусь на змею, которая меня ужалит.

– Вы сказали – неминуемо…

– Я, видите ли, не любопытен. Но уши не затыкаю… Нылка возбуждена. И версий, как выражаются юристы, придумано предостаточно. Все они, как вам известно, сходятся в одной точке – мальчик прикоснулся к чему-то взрывоопасному. Прикоснулся неосторожно. А в таких случаях…

– К чему-то?

– Я версий не изобретал. Каюсь…

– А ваш главбух?

Евгений Васильевич вздохнул и сокрушенно покачал головой.

– Он обеспокоен, и это легко понять. Стариковская любовь… И все так осложнилось…

– С чем же приходил к вам Андрей Силыч?

– С коньяком, – усмехнулся Выходцев.

– А кроме?

Он опять оттопырил нижнюю губу и задумался.

– Честное слово, не знаю, – сказал он после минутной паузы. – Может быть, у него возникли какие-то предположения. Иначе, к чему бы воскрешать событие четвертьвековой давности… Он был так настойчив, что я даже усомнился: ее ли видел тогда в Баку…

– Как вы относитесь к тому, в чем обвиняют Анну Тимофеевну Спицыну?

– Ни так, ни этак. Хотя…

– Да.

– После того, что случилось, волей-неволей начинаешь задумываться.

– И…

– Да ведь из моих окон далеко не увидишь. – Евгений Васильевич покашлял в кулак. – И память, знаете ли, вещь хрупкая, крошится с возрастом, осыпается. Вчерашний день иной раз забываешь. А тут тридцать пять лет почти. Старики любят болтать: «Как сейчас помню». Я врать не буду – не помню я, какой была эта женщина. Помню смутно внешность ее цыганистую. Анюта наша прямо копия бабки. Это к слову. Но не может ли, скажем, в потомках характер повториться? Мне вот аллергия по наследству досталась. Анюте – внешность. А девица она замкнутая, молчаливая, скрытная. Про бабку толкуют, что она сильно самостоятельная была. И Семен Спицын – мужик с гонором. Если вы его видели…

Кириллов его видел, только не ставил в связь с этой историей. Семен Спицын работал технологом на сушильном и был громоздким мужчиной с трубным голосом. Характер у него, по выражению Миши Вострикова, был «сногсшибательным». Оценки людям Семен выставлял прямые и нелицеприятные. Того же Выходцева он называл «мухомором с губами», Андрея Силыча – «червивым обабком». И вообще вся Нылка рисовалась Семену лесом, в котором наряду с благородными росли грибы несъедобные, а то и вовсе ядовитые.