Шервинский. Я просидел бы весь вечер в шинели у ваших ног.
Елена. Ой, Шервинский, армейский комплимент!
Шервинский. Помилуйте, это гвардейский комплимент. Я так рад, что вас увидел. Я так давно вас не видал…
Елена. Если память мне не изменяет, вы были у нас вчера…
Шервинский. Ах, Елена Васильевна, что такое значит вчера! (В столовой Шервинский снимает маузер и кладет его вместе со свертком на стол у тахты, Елена ставит цветы в вазу. Шервинский в адъютантских аксельбантах.) Итак, кто же уехал?
Елена. Владимир Робертович.
Шервинский. Виноват, он же сегодня должен был вернуться?
Елена. Да, он вернулся и опять уехал.
Шервинский. Куда?
Елена. За границу.
Шервинский. Как-с?.. за границу… и надолго, позвольте узнать?
Елена. Неизвестно.
Шервинский. Ах, какая жалость. Скажите, пожалуйста…
Елена. Ах, Шервинский, Шервинский.
Шервинский. Я расстроен, Елена Васильевна. Я так расстроен. (Целует руку.)
Елена. Пятый раз целуете. Довольно.
Шервинский. Я расстроен, Елена Васильевна. А где же Алексей и Николка?
Елена. Они там возятся с Мышлаевским. Он приехал с позиции совершенно замороженный.
Шервинский. Что вы говорите? Это приятно. Это чрезвычайно приятно. То есть что он вернулся, а не то, что замороженный. Я уж боялся, не убили ли его. Вы знаете, сейчас Студзинский к вам придет, и все мы в сборе! Ура!.. Ура!..
Елена. Чему вы так бурно радуетесь?
Шервинский. Ах, Елена Васильевна. Я, видите ли, радуюсь…
Елена. Вы не светский человек, Шервинский.
Шервинский (подавлен). Я не светский? Позвольте. Почему? (Задумчиво.) Нет, я светский.
Елена. Скажите лучше, светский человек, что такое с гетманом?
Шервинский. Все в полном порядке.
Елена. А как же ходят слухи, что будто бы положение катастрофическое. Говорят, что немцы оставляют нас на произвол судьбы.
Шервинский. Да ничего подобного. Не верьте никаким слухам.
Елена. Что ж, вам виднее.
Шервинский (после паузы). Итак, стало быть, Владимир Робертович уехал, а вы остались?
Елена. Как видите.
Шервинский. Так-c…
Елена (после паузы). Как ваш голос?
Шервинский. Миа… Миа… мама… мама… миа… В бесподобном голосе… Кхе… кхе… мама… Ехал к вам на извозчике, казалось, что голос немножко сел, а сюда приехал — оказывается, в голосе. Ми!
Голоса Мышлаевского и Николки: «Шервинский! „Демона“!»
Идите сюда!
Голос Николки: «Мы сейчас».
Елена. Ноты захватили с собой?
Шервинский. Как же-с.
Елена. Ну идите, проаккомпанирую.
Шервинский. Вы чистой воды богиня. (Целует руку.)
Елена. Отстаньте. Единственно, что в вас есть хорошего, — это голос, и прямое ваше назначение — это оперная карьера.
Шервинский. Мм… да… Кхе… Ми… Кое-какой материал есть. Вы знаете, Елена Васильевна, я однажды пел в Жмеринке «Эпиталаму». Там вверху «фа», как вы знаете, а я взял вместо него «ля» и держал девять тактов.
Елена. Сколько?
Шервинский. Восемь тактов держал. Не верите? Как хотите. У нас тогда рядом в отряде служила сестрой милосердия графиня Гендрикова. Так она влюбилась в меня после этого «ля».
Напрасно вы не верите.
Елена. И что ж дальше было?
Шервинский. Отравилась. (Задумчиво.) Цианистым калием.
Елена. Ах, Шервинский, Шервинский… Ей-богу, это у вас болезнь. Идемте.
Шервинский. Сию минуту ноты возьму.
Елена уходит. В соседней комнате зажигается свет, виден бок рояля. Слышен аккорд.
Шервинский (со свертком нот). Уехал. Уехал. (Приплясывает.) Уехал!
КАРТИНА ВТОРАЯ
Квартира Турбиных уходит вверх. Снизу поднимается нижняя квартира Василисы. Мещански-уютно обставленный кабинет с граммофоном, зеленая лампа. От нее — таинственный свет. Окно, завешенное только в нижней его половине. На сцене домовладелец Василиса, чрезвычайно похожий на бабу, и жена его Ванда, сухая злобная, с прической в виде фиги.
Василиса. Ты — дура.
Ванда. Я знала, что ты хам, уже давно, но в последнее время твое поведение достигло геркулесовых столбов.
Василиса. Делай так, как я говорю.
Ванда. Пойми ты, понадобятся деньги, стол нужно переворачивать.
Василиса. И перевернешь, руки не отвалятся.
Ванда. Гораздо лучше за буфет спрятать.
Василиса. За всеми буфетами ищут. А это никому не придет в голову. Все в городе так делают.
Ванда. О Боже мой! Ну хорошо.
Василиса. Принеси, пожалуйста, простыню и английскую булавку.
Ванда. Заметно будет. Простыня на окне белая. Еще хуже сделаешь.
Василиса. Вот характерец! Ну не простыню, так плед. Не плед, так какого-нибудь черта.
Ванда. Попрошу не ругаться.
Василиса. Неси!
Ванда уходит. Василиса переворачивает ломберный стол кверху ножками. Ванда возвращается с пледом.
Держи. (Влезает на стул. Завешивает окно пледом. Достает пачку денежных бумажек.) Давай кнопки. (Пришпиливают бумажки к нижней поверхности стола.) Великолепно. (Ставит стол на место.) Вот и ничего не заметно. А ты спорила.
Ванда. Тоже удовольствие — каждый день отколупывать по бумажке.
Василиса. И отколупнешь. Ничего с тобой не сделается. Ну-с, теперь самое главное. Двери-то заперты?
Ванда. Да, заперты.
Василиса. Ладно. (Смотрит задумчиво на стену. Бормочет. Делает непонятные движения руками) Так. На четверть аршина… Гм… Прекрасно. Давай стул.
Ванда подает стул. Василиса достает из письменного стола пакет. Влезает на стул.
Подержи. (Ножиком вскрывает разрез на стене, открывает тайник.)
Ванда подает ему пакет. Плед на окне отваливается. За стеклом появляется физиономия 1-го бандита, наблюдает за работой. Василиса прячет пакет.
Давай обои и клей.
Ванда поворачивается, лицо бандита мгновенно исчезает.
Ванда. Отвалился!
Василиса. «Отвалился»! Это свинство с твоей стороны, ничего не можешь сделать аккуратно.
Ванда. Да никто не видал.
Василиса. Никто! Никто, а вдруг кто! Вот будет тогда здорово — никто! Город полон бандитами. Не обрадуешься.
Ванда. Говорю тебе, никто не успел увидать.
Василиса. Окно на улицу!
