– Пока, Жорж. Увидимся.

Я спросила папу, кто это. Казалось, он смутился:

– Да так… одна стюардесса…

И когда двадцать лет спустя, я показала ему этот снимок и спросила про женщину рядом с нами, он отвёл глаза и ответил точно также:

– Это… так… одна стюардесса…

Единственная девочка, с которой я подружилась в классе мадам Измайловой, приходила каждый четверг одна, без мамы. Первой начала разговор она:

– Везёт тебе – носишь очки. Мне тоже всегда хотелось… Дашь померить?

Она надела очки и посмотрелась в большое зеркало, перед которым мы разучивали наши позиции.

После занятий она попросила нас с папой проводить её до ближайшего метро, до станции Анвер.

Недалеко от входа, у газетного киоска на бульваре Рошуар её ждала женщина. Она стояла и листала журналы. На ней был плащ и туфли без каблуков, и выглядела она очень строго:

– Опять опаздываешь, Одиль…

– Извините, мадмуазель Сержант.

Одиль объяснила мне, что мадмуазель Сержант её гувернантка.

Однажды вечером, прежде чем спуститься в метро вместе с мадмуазель Сержант, Одиль протянула мне конверт. Внутри лежало приглашение, написанное ярко-голубыми буквами:

Наши имена были вписаны рукой Одиль, удивительно, как это папа сразу не понял, что она пригласила нас без ведома родителей.

– Нужно сразу же ответить, что мы принимаем приглашение, – сказал папа. – Пятница – это завтра…

Он спросил совета у месье Кастерада, тот охотно отозвался:

– Пишите, я продиктую письмо…

Папа сел за стол перед пишущей машинкой, а месье Кастерад расправил плечи и приступил:

– И дочь? – удивился папа.

– И дочь, – повторил месье Кастерад не терпящим возражений тоном. – Это старинный французский оборот.

– Нужно, чтобы они получили ответ сегодня вечером, – решил папа.

Он позвонил месье Шевро и попросил его прийти на склад. Дело было срочное.

Шевро быстро пришёл.

– Вы не могли бы немедленно передать это письмо в Нейи, бульвар Соссей? – попросил папа.

– Немедленно? – переспросил Шевро.

– А завтра, если можно, отвезите туда же нас с Катрин на своём фургончике.

– Вот так прямо вдруг…

– Послушайте, Шевро, – ответил папа. – Я вам уступаю четыре первых ряда самолётных сидений за бесценок. Идёт?

– Ну, раз так, ладно… – сказал ошеломлённый Шевро.

Папа был оживлён, ему не терпелось побывать на весеннем коктейле у родителей Одили.

– Очень добропорядочные люди, эти Анкорена, – всё время повторял он светским тоном, которого я раньше за ним не замечала.

После обеда мы сидели на скамейке в сквере у Сен-Венсан-де-Поль, и папа мечтал о будущем:

– Знаешь, Катрин… Человеку не много надо для хорошей жизни… всего ничего… Всё дело в среде, в окружении… Жду не дождусь увидеть этих Анкорена…

После долгих колебаний папа выбрал-таки коричневый костюм в полоску. Сначала он надел синий, но потом передумал, решил, что это слишком строго для весеннего коктейля. Кроме того, он захватил свою воскресную мягкую шляпу и перчатки. Шевро ждал нас в грузовичке перед магазином.

– Нам в Нейи, дом 21 по бульвару Соссей.

Папа как будто отдавал приказ личному шофёру. Шевро неторопливо довёз нас до Нейи с своёй развалюхе.

Как только мы свернули на бульвар Соссей, папа попросил:

– Можете нас тут высадить, Шевро.

– Ну зачем, я довезу вас до 21-го дома…

– Я бы всё же предпочёл выйти здесь. Дальше мы прогуляемся.

Месье Шевро был откровенно удивлён. Мы вышли из грузовичка.

– Подождите нас здесь. Не перед 21-ым, а здесь, ладно? Мы на часок-другой, не больше.

– Как скажете, Карамболь, – ответил Шевро.

Мы прошли пешком до двадцать первого дома. Это был особняк посреди сада со свежеподстриженным газоном. Слева, на усыпанной гравием площадке, стояли роскошные автомобили.

Одиль ждала нас на крыльце.

– Я так боялась, что вы не придёте, – сказала она и взяла меня за руку.

– Нет, правда, я ужасно рада, что ты пришла…

Она провела нас через огромный холл и первая вошла в лифт, обитый красным бархатом.

– Неплохой лифт, – сказал папа. Надо бы и мне такой поставить между конторой и квартирой.

Папа храбрился, но я-то отлично видела, что ему не по себе. Он поправлял галстук и мял в руках шляпу.

Мы поднялись на террасу, где группами стояли гости и сновали туда-сюда слуги в белых куртках, разнося на подносах коктейли и соки. На женщинах струящиеся платья, мужчины по-спортивному подтянуты и непринуждённы. Одни стояли со стаканами в руках, другие сидели под большими полотняными зонтами. Было солнечно, дул весенний ветер, и дышалось гораздо легче, чем в центре. Детей, кроме нас с Одиль, во всей этой толпе не было.

Папа как будто опьянел: судорожно раскланивался направо и налево, всем пожимая руки и бормоча:

– Жорж Карамболь. Очень приятно. Жорж Карамболь. Очень приятно.

В конце концов, мы очутились на краю террасы, среди очень элегантных мужчин и женщин.

– Слушай внимательно, Катрин, – зашептал папа, теребя свою шляпу. – Вон тот худощавый блондин, что опирается на перила, – известный кутюрье… А тот, рядом с ним, в жокейских рейтузах – игрок в поло из Сен-Доминго… Только что с матча в Багатель… А вон та изысканная дама – бывшая жена Саши Гитри[6]… Смотри…

А говорит с ней владелец известной марки аперитивов… Реклама ещё везде в метро расклеена: «Дюбоннэ[7] – и жизнь прекрасна!»

Папа всё больше входил в раж и говорил всё быстрее.

– А этот брюнет – принц Али-хан. По крайней мере, очень похож… Это ведь принц Али-хан, Одиль?

– Да, мсье, – помявшись, ответила Одиль – видимо, чтобы его не смущать.

Папа попытался вклиниться в разговор. Его тёмно-коричневый костюм резко выделялся на фоне по-летнему светлых костюмов остальных гостей.

– Вчера вечером чуть не врезался на своём «Тальботе», – сказал кутюрье, указывая на шикарную машину внизу. – И всё равно, «Тальботы» – моя слабость.

– А моя – «Делаэ», – сказал игрок в поло. – У них на редкость слабые тормоза, чем они мне и нравятся.

Папа стиснул мне руку. Я поняла, что он собирается с духом.

– А я, – проговорил он, силясь придать голосу шутливую интонацию, – я признаю только переднеприводные. И он показал на припаркованный внизу, на углу улицы, «Ситроен».