— Пятое, — с нажимом сказал папа, словно не слыша, что сказал ему кардинал Симеони, — Спаситель сказал, что кесарево кесареви, а Богово Богови. В Ирландии кесарь — королева Виктория. И добрые католики обязаны чтить королеву и ее наместника, а также тех, кто исполняет ее волю. В том числе и ее солдат.

Симеони с удивлением посмотрел на понтифика.

— Ваше святейшество, но именно ее солдаты убивали, калечили и насиловали добрых католиков в Корке на Рождество. И в Ирландии это знают все. Или почти все.

— Конечно, Джованни, — папа Пий отмахнулся от настырного кардинала, словно от назойливой мухи, — и вы это знаете, и я это знаю, и население Корка, полагаю, это тоже знает. Именно потому нам необходимо подавить мятеж и воцарение сего, с вашего позволения, короля в самом зародыше. Тогда подобные эксцессы не будут повторяться. Кардинал, я прилягу на часок. Разбудите меня, как только булла будет готова, и я должен буду ее подписать.

18 (6) февраля 1878 года.

Куба, Гуантанамо.

Сэмюэл Лангхорн Клеменс, главный редактор «Южного креста»

— Джентльмены, а вот и наш первый номер! — выкрикнули Чарльз и Артур Александер, вбежав в домик нашей редакции с небольшой пачкой газет. Первый экземпляр Артур протянул мне. Я впился в него глазами. Так-так… Слева — наше «незапятнанное знамя», с косым крестом и звездами на нем. В середине — «SOUTHERN CROSS», большими буквами, а под ним — «Est’d 1878» — «создан в 1878 году», и придуманный мной лозунг: «The rumors of Confederacy’s demise have been greatly exaggerated» — «Слухи о кончине Конфедерации оказались сильно преувеличены».

А вот справа — изображение одного из самых ярких созвездий на южном небе — Crux — «Южного креста».

Проводив Оливию и дочек, я переехал в небольшой домик рядом с редакцией, в самом центре югоросского «яхт-клуба». А вечером Игорь и Надежда пригласили меня к себе посидеть, поговорить о жизни, как это принято у русских. И вот, после великолепного ужина и бутылочки превосходного португальского вина, привезенного «Колхидой» в последнем рейсе, Надежда пошла спать, а мы с Игорем остались сидеть за бутылочкой русской водки. Мне очень не хотелось уходить домой, а Игорь меня не гнал, наверное, сообразив, что мне очень не хотелось возвращаться в свое холостяцкое обиталище. И вдруг он неожиданно посмотрел на часы — уже было за полночь.

— Сэм, — сказал он, — пойдем, я тебе кое-что хочу показать.

Мы вышли на террасу дома, ту самую, где я когда-то нашел свою Ливи в компании с Надеждой, и Игорь указал рукой куда-то в направлении горизонта. Я присмотрелся и увидел там четыре звезды в форме то ли креста, то ли воздушного змея, и еще одну поменьше — между правой и нижней вершинами.

— Что это? — спросил я.

— Южный крест, — ответил Игорь, — думаю, это будет хорошим названием для твоей новой газеты.

Идея оказалась удачной. Несколько дней подряд редколлегия спорила о логотипе газеты. Но когда я предложил с одной стороны косой крест нашего знамени, а с другой — величественное созвездие Южного полушария — обратите внимание — ЮЖНОГО! — Чарльз Александер, один из сыновей моего заместителя, Питера Веллингтона Александера, сел за стол и полчаса сосредоточенно работал, после чего теперешний логотип был утвержден единогласно.

А вообще это было, наверное, единственное серьезное разногласие с момента моего приезда. На второй день после прибытия в «яхт-клуб» Игорь отвез меня в домик, приготовленный для редакции «Южного креста». В нем я нашел с полдюжины молодых ребят, из которых мне был знаком лишь Генри Уоттерсон, и два человека постарше меня. Когда же мне представили моих новых сотрудников, то я оторопел. Двое из них, те, которым было за пятьдесят, оказались светилами журналистики Конфедерации — Питер Александер и Феликс Грегори де Фонтейн. А остальные — такие, как вышеупомянутый Генри Уоттерсон, а также Френсис Уоррингтон Доусон, Генри Грейди, Роберт Олстон — считались лучшими молодыми журналистами нынешнего Юга.

Я, конечно, сразу же попытался уговорить Александера — во время войны лучшего редактора Юга, да и, вероятно, всех штатов, южных или северных — заменить меня на моем посту. Но тот лишь отрицательно покачал головой.

— Сэм, — твердо произнес он, — я согласился приехать на Кубу только тогда, когда узнал, что именно вы будете нашим главным редактором. Нам нужен человек помоложе, и с таким, как у вас, чувством юмора.

— А когда это было, Питер? — поинтересовался я.

— Перед самым Новым годом, Сэм, — ответил Питер Александер.

Я оторопел. Тогда я еще и не собирался принять предложение моего друга Алекса Тамбовцева. Похоже, что югороссы знали меня лучше, чем я сам… Или же, действительно, все дороги ведут в Рим, и рано или поздно я должен был оказаться здесь, на Кубе.

А Феликс Грегори де Фонтейн редактором быть не хотел — он был прирожденным репортером, да еще каким! Как ни странно, но он был родом с Севера, из Бостона. И когда Линкольн отказался выводить гарнизон из форта Самтер в Чарльстоне, Феликс поехал туда осветить это событие. И практически сразу же переметнулся на сторону Конфедерации. Его очерки — часто с поля боя или из порядков Армии Конфедерации — стали эталоном военной журналистики даже для северян.

На мой вопрос, кем он себя видит, он только пожал плечами.

— Сэм, — немного помедлив, ответил он, — десять лет назад я бы попросился на войну. А сейчас, увы, я для армии буду только обузой — ноги болят, спина болит, годы уже не те. Но все равно, пошлите меня куда-нибудь…

А молодым было все равно, лишь бы им было поинтереснее. И я предложил такую структуру — Питер, Артур и Чарльз останутся в Гуантанамо. Я отправлюсь на Корву и возьму с собой Уоттерсона, Грейди и Доусона. А Феликс с Робертом и парой молодых ребят поедут в Константинополь. Согласились все, кроме Чарльза. Тот грустно посмотрел на меня, но ничего не сказал.

А когда я уже собирался отправиться домой, услышал от него:

— Мистер Клеменс, возьмите меня с собой!

Я остановился, обернулся, и Чарльз затараторил со скоростью митральезы:

— Мистер Клеменс, русские дали мне фотокамеру и научили фотографировать, — сказав это, он показал мне небольшую коробочку. — Мистер Клеменс, возьмите меня с собой на войну!

— А где твоя камера, пластины, как ты будешь все это проявлять? — с недоверием спросил я.

— Пластины для этой камеры совсем не нужны, мистер Клеменс, — быстро ответил Чарльз. — Вот, смотрите!

И он навел ее на мое лицо, нажал на какую-то кнопку, после чего перевернул коробочку. Я обомлел. На задней стенке был изображен ваш покорный слуга — к тому же фото было цветным! Причем четкость снимка была такой, какую невозможно было себе представить на наших обычных камерах.

— А теперь я ее могу напечатать, — гордо сказал Чарльз, — и у вас через несколько минут будет фотокарточка.

— Нет уж, нет уж, такой фотокарточкой только детей пугать… — пробормотал я, — Ну ладно, завтра я поговорю с твоим отцом.

Питер долго сопротивлялся, но в конце концов сдался.

— Другие родители посылают детей в пекло битвы, — сказал он, — а мой пойдет на войну всего лишь журналистом… Только не рискуй его жизнью без надобности, хорошо, Сэм?

— Хорошо, Питер, обещаю, — ответил я. — А пока пойдем, распределим работу для первого нашего номера. Его нам нужно делать особенно тщательно.

У меня уже были готовы статьи: «Кровавое Рождество» и «Одиссея молодого южанина» — о приключениях Джимми Стюарта. Вместе они занимали четыре полосы из шестнадцати. Де Фонтейн попросился взять интервью у Нейтана Бедфорда Форреста — да, этот человек, которого северная пресса изображала как исчадие ада, тоже был здесь. Именно он поведет Добровольческий корпус в бой против англичан. Александер — у Джефферсона Дэвиса; кроме того, он будет вести репортажи о заседаниях воссозданного правительства Конфедерации — в этом ему нет равных. Молодежь разобрала других членов правительства, а также Игоря Кукушкина. Я решил, что будет лучше, если про него напишу не я — все-таки так уж вышло, что мы с ним очень быстро стали близкими друзьями. А себе на десерт я оставил Джуду Бенджамина.