Он поравнялся с людьми в красных мундирах.

– Добрый день, сэр, и с наступающим Рождеством! – сказал он офицеру.

– А ты кто такой? – неожиданно ответил тот на приветствие.

– Лиам Мак-Сорли, сэр, – сказал Лиам, – плотник.

– Плотник, говоришь? – раздраженно переспросил офицер. – А что у тебя в мешке?

– Мои инструменты, – сказал Лиам, – и подарок от лорда-мэра, сэр!

– Ты, и ты, – приказал офицер своим солдатам, – посмотрите, что у него там за инструменты!

Два солдата выхватили у Лиама мешок, а двое других выкрутили ему руки. И когда Лиам попытался что-то сказать, один из солдат наотмашь ударил его по лицу, потом залез к нему в карман и достал мешочек с деньгами, передав его офицеру. Тот развязал его и высыпал деньги себе на руку.

– Интересно, – сказал тот. – Три гинеи и еще десять шиллингов. Откуда у тебя столько, пэдди?[5]

– Получил за работу у лорда-мэра! – ответил Лиам.

– Врешь! – сказал офицер и ударил Лиама под дых.

Лиам, немного отдышавшись, прохрипел:

– Сэр, спросите у миссис Шихан.

– Делать мне нечего, спрашивать у супруги лорда-мэра про твои враки, пэдди. А что у него в мешке?

– Топор, ваша светлость, несколько ножей, пилы и другие инструменты. И еще бутылка чего-то там.

– Значит, холодное оружие, – сказал офицер. – Заберите его. Не иначе как один из этих мятежников. Пусть Клич его допросит. А бутылку… – он посмотрел оценивающим взором, – отдадите потом мне.

На Лиама надели наручники и потащили его к казармам. Когда он пытался что-нибудь сказать, его били – то под дых, то по почкам, то по лицу. Вскоре он прекратил всякие попытки оправдаться, и просто покорно поплелся туда, куда его вели конвоиры.

И вот они вошли в ворота казармы. Его отвели в небольшое помещение, где сидел огромный человек с тремя сержантскими полосками на рукаве.

– Кто такой? – спросил сержант.

– Какой-то пэдди, – ответил один из конвоиров. – Задержан с деньгами и холодным оружием. Врет, что получил деньги от лорда-мэра.

Лиама приковали наручниками к какой-то трубе, после чего конвоиры ушли.

– Пэдди, или ты мне все расскажешь, – сказал Лиаму сержант, – как есть, или я тебя так отмудохаю, что ты сдохнешь в страшных муках. Расскажешь же?

– Да, сэр, – ответил Лиам.

– Сэр? – переспросил сержант и ударил Лиама под дых, отчего тот скрючился от страшной боли и совсем не мог дышать.

– Меня зовут сержант Клич! – проревел сержант. – Сэры – это офицеры-белоручки. Бойся не их, бойся меня, ирландская свинья. Ясно тебе?

Лиам, как мог, закивал. Сержант подождал немного и снова начал допрос.

– Откуда у тебя деньги? – спросил он. – От кого ты их получил? Кто руководит мятежом?

Каждый вопрос сопровождался сокрушительным ударом.

– От лорда-мэра, спросите у его супруги! – воскликнул Лиам. – Не знаю я ни о каком мятеже!

– Тогда откуда у тебя такие деньги, свинья? – прорычал сержант.

– Получил за работу! – ответил Лиам и получил новую порцию ударов.

– Вот что. Или ты мне скажешь всю правду, или я тебя убью. Понятно тебе, свинья? – и сержант ударил Лиама так, что тот потерял на минуту сознание.

Лиам очнулся от воды, которой его облил Клич, и вдруг понял – что бы он ни сказал, ему все равно не поверят. И тут в нем проснулась давно забытая ирландская жилка – он решил, что лучше пусть умрет, но оговаривать он никого не будет. А Клич продолжал орать:

– Кто тебе заплатил, свинья? Кто твой начальник? Когда начнется мятеж?

И вдруг Лиаму повезло. В комнату вошел незнакомый офицер и двое солдат, которые волокли другого несчастного, окровавленное лицо которого ему было смутно знакомо. Лиам узнал своего старого знакомого Тима О’Лири, подмастерья у соседа-кузнеца.

– Кто у тебя такой, Клич? – брезгливо спросил офицер.

– Какой-то пэдди, – ответил сержант. – Очень уж упрямый.

– Ничего не рассказал? – отмахнулся офицер. – Ладно, пусть немного отдохнет в номерах. Обработай-ка лучше пока вот этого.

С Лиама сняли цепь – сломанная правая рука при этом заболела так, что он потерял сознание.

Очнулся он в тесной камере где-то в сто квадратных футов[6] в окружении таких же окровавленных людей – мужчин и даже женщин. Да, подумал он вскользь, даже если я отсюда выйду, то правая рука сломана, три пальца на левой – тоже, половины зубов не хватает, все тело болит… Работать если и смогу, то нескоро, и кто будет кормить маму, бабушку и малых? Да и с Ребеккой придется распрощаться – зачем ей калека?

Соседи его тихо переговаривались. Он узнал, что некоторых схватили на улице, как и его, а других выволокли прямо из их домов и квартир. Вот так, горько усмехнулся про себя Лиам мой дом – моя крепость…

Тем временем из небольшого зарешеченного окошка все явственней несло гарью, а в камеру то и дело вталкивали все новых и новых несчастных. И последним – точнее, последней – оказалась женщина в рваной окровавленной одежде. И больше по тому, что осталось от юбки из синего шелка, которую он купил ей две недели назад, чем по ее окровавленному лицу, покрытому синяками, он узнал в ней свою Ребекку.

– Лиам… – пробормотала она. Он протиснулся к ней, как мог, и попытался ее обнять левой рукой, но она его оттолкнула.

– Милый, не надо, – простонала Ребекка, – я грязная, не трогай меня!

– Что случилось, милая? – спросил Лиам и вдруг увидел запекшуюся кровь на подоле юбки.

– Я пошла в последний раз за мясом, и они меня… – и Ребекка заплакала. – Не трогай меня, я грязная! Никто теперь не возьмет меня замуж!

Лиам встал перед ней на колени, обнял ее ноги и прошепта:

– Ребекка, мне все равно – ты ни в чем не виновата, и мое предложение остается в силе. Если мы выйдем отсюда, и если я тебе еще буду нужен, такой, каким они меня сделали, будь моей женой!

Ребекка неуверенно закивала.

А про себя Лиам подумал: «Теперь я сделаю все, что в моих силах, чтобы отомстить этим английским сволочам! Помню, как в Корк приезжал мой кузен Фергус из Белфаста и звал нас всех на борьбу с англичанами. Я тогда его прогнал, а теперь оказалось, что он все-таки был прав… Господи, на все воля твоя! Да вернется в Ирландию ее законный король, и да очистит он наш Изумрудный остров от проклятых супостатов! И я первым пойду под его знамена…»

25 (13) декабря 1877 года. Корк

Сэмюэл Клеменс, журналист и писатель

Позавчера вечером после обильного ужина я сходил в ирландский паб недалеко от гостиницы. Тёмное пиво в стаканах (да, «Мёрфи» и «Бимиш» оказались еще вкуснее «Гиннесса»!), беседы о литературе и философии с моими соседями по барной стойке. Все было почти как в Дублине, разве что некоторые разговаривали между собой на незнакомом языке.

– Это гэльский, – пояснил мне Майкл Коннелли, один из моих собеседников. – Видите, в Дублине вы его не услышите, а здесь кто-то его еще знает. И правильно – наши предки столетиями разговаривали на этом языке, а мы его усиленно пытаемся забыть. Ведь для англичан мы – не более чем скоты. Вы слышали, что когда герцогу Веллингтону сказали, что он ирландец, он ответил, что можно родиться в стойле и не быть лошадью.

Майкл был очень похож на лепрекона – забавного персонажа из ирландских сказок. Маленький, пузатый, одетый в зеленый пиджак и в галстук в горошек… Но он врач, как мне сказал другой мой сосед, причем лучший в Корке. Он единственный католик, у которого лечатся высокопоставленные протестанты; впрочем, бери выше – его пациентами являются и мэр, и даже сам граф Коркский – с семьями, понятное дело. Теперь же его вызывали к какому-то богатому постояльцу из моей гостиницы.

А сейчас мы обсуждали ирландскую историю и древний ирландский эпос. Точнее, Майкл говорил, а я слушал, так как ничего умного сказать не мог. Впрочем, другой мой сосед – некто Лиам Мак-Сорли, пусть и всего лишь ученик мебельщика, знал немногим меньше, чем Майкл, хотя и утверждал, что гэльский – пережиток древности, и чем скорее все заговорят по-английски, тем лучше. Впрочем, оба они считали, что при королях Ирландия жила хорошо, а Майкл рассказал мне про Эдуарда Брюса, последнего высокого короля Ирландии и брата Роберта Брюса, историю которого я уже где-то слышал.