– Что еще можно предположить? Сиван поручил мне некое расследование. Его суть, похоже, сводится к проверке каких-то финансовых дел храма Анат-Яху. Я так полагаю, что дело касается дома престарелых. Ну, тут не надо быть семи пядей во лбу. Что-то мне удалось узнать... – Ницан тяжело вздохнул и сделал глоток. – Но потом я совершил какую-то ошибку. Некий преступник узнал об опасности и постарался себя обезопасить. Убил Сивана... Каким образом ему удалось сделать это, и главное, каким образом ему удалось обеспечить полицейских уликами против меня? Мы-то с тобой знаем, что я никого не убивал, – сыщик строго посмотрел на внимательно слушавшего демона. Поскольку у того на мордочке в этот момент появилось тень сомнения, Ницан с досадой заметил: – Я понимаю, что не существует в природе преступника, который сразу же признает свою вину. Но я действительно никого не убивал! Кому охота класть голову на плаху? Кстати говоря, в самом убийстве, вернее, в сопутствующих ему событиях, есть несколько загадочных обстоятельств. Они кажутся второстепенными, но я совсем не уверен в этом. Начнем с моего поведения в апартаментах госпожи Баалат-Гебал вчера вечером. По ее словам, я вдруг прервал свой рассказ о расследовании – жаль, не удалось ее расспросить о подробностях, – и выскочил из комнаты как ошпаренный. При том, что к сей даме я испытываю глубочайшее почтение. И вообще, – Ницан сделал неопределенный жест рукой, в которой держал странной формы бокал, – я человек, как ты сам слышал, воспитанный и культурный...

Умник подскочил на чернильнице и весело застучал хвостом по столу.

– Да-да, – обидчиво повторил Ницан, – культурный и воспитанный... И если ты обратишь внимание на странное поведение овец в тот же момент, то все сразу станет понятным.

Умник съежился и сделал такое движение, словно хотел забраться под чернильницу.

– Ты совершенно прав, дьяволенок! – торжествующе сказал сыщик. – Все вместе это безусловно походит на внезапно появившееся магическое поле! А теперь обращаю твое внимание на то, что жрецы при храмах не занимаются магией – им это категорически запрещено. Почему? Потому что служение богам не должно сопровождаться магическими фокусами служителей. Иначе прихожане просто не смогут определить, являются ли они свидетелями божественного присутствия или искусства жрецов. Исключение составляют лишь магия медицинская и магия охранительная. Понятно?

Рапаит кивнул.

– В таком случае... – Ницан прищурившись, посмотрел в окно сквозь красноватую смесь. Лучи уходящего солнца заиграли рубиновыми звездочками, вращающимися в странном мутноватом водовороте. – В таком случае, можно предположить, что преступник – не совсем порядочный маг. Или пользуется услугами не совсем порядочного мага. Но очень профессионального.

Рапаит несколько раз перекувыркнулся через голову и восхищенно заверещал.

– Ну-ну, – скромно заметил сыщик. – Это-то как раз было легко выяснить. Ты и сам слышал, как весьма квалифицированная помощница мага-целителя Астаг заверила нас, что печать над дверью несчастной госпожи Энненет сделал профессионал. Думаю, он же был автором магического действа, вызвавшего в виноградник моего клиента Сивана. В виноградник, где его поджидал убийца. Я думаю, что и полицейских вызвал преступник. Специально для того, чтобы патрульные обнаружили тело с торчащим в спине ножом. И рукоятка ножа помнила при этом только прикосновение моей руки. Из чего, во-первых, следует, что меня вытащили туда очень точно: после убийства, но до появления полиции. Стало быть, я пришел в виноградник – я подозреваю, что мне срочно хотелось встретиться с Сиваном, причем в определенное время. Возможно, мы даже оговорили это время. Потому-то я и сидел в апартаментах госпожи Баалат-Гебал – ждал назначенного часа... Видимо, увидев убитого, я попытался выдернуть нож из раны, но затем, скорее всего под воздействием все того же магического поля, бежал оттуда... Должен тебе признаться, Умник, люди, так же, как и ты, способны испытывать чувство неопределенного страха, попадая в магическое поле. Это объясняет наличие улик против меня, но не объясняет отсутствия улик против истинного убийства... Наконец, нынешний нападавший, – Ницан осторожно потрогал шишку на затылке. – Во-первых, от него буквально разило магическим полем, во-вторых, он был невидим... Кто же за всем этим стоит, черт побери? Кстати, он лишил нас единственной улики – испорченных печатей. Улика, конечно, слабая, но лучше, чем ничего...

Умник фыркнул и вместо ответа извлек из небытия рюмку пальмовой водки. Одновременно наполовину опустошенный сосуд с густой смесью растворился в воздухе.

– Ты прав, Умник, – вздохнул Ницан. – Без крепкого тут не обойтись, – он одним глотком опорожнил рюмку. – Теперь о смерти госпожи Сэрэн-Лагашти, – сдавленным голосом произнес он. – Тут, по-моему, все ясно. Это самое настоящее убийство. А если в одном и том же месте в течение короткого промежутка времени происходит два убийства подряд, разве нелогично будет считать, что они взаимосвязаны? Плюс печати как цель уличного нападения. Значит, смерть этой старухи тоже связана с моим расследованием. А коль скоро она, как явствует из письма госпожи Баалат-Гебал, как две капли воды похожа еще и на смерть некоего господина Алулу-Бази, то... Черт побери, неужели я ничего не записывал?... Письмо! – он хлопнул себя по лбу. – Письмо госпожи Шошаны Шульги, младшей сестры нашей замечательной приятельницы! Оно меня чем-то заинтересовало в тот вечер. Настолько, что я попросил его у госпожи Баалат-Гебал. Вот что нам необходимо найти! – он вскочил с места и бросился к полкам, на которых в полном беспорядке высились кипы бумаг, записных книжек и прочего хлама. Эти полки Ницан называл архивом.

Получасовые поиски ничего не дали. Ни искомого письма госпожи Шошаны Шульги-Зиусидра-Эйги, ничего другого, способного хоть как-то прояснить ситуацию, на полках не обнаружилось.

Умник ринулся под кровать. Оттуда полетели какие-то старые тряпки, клочья бумаги. С грохотом выкатились несколько пустых бутылок. На одной из них восседал сам рапаит с весьма разочарованной физиономией.

– Все понятно, – сказал Ницан обреченно. – Спасибо за помощь, Умник.

Неверным шагом он подошел к подоконнику. Здесь тоже стояли несколько пустых и полупустых бутылок. Одна из них, темно-зеленого стекла, имела наклейку погреба Анат-Яху. Ницан рассеянно взял ее, поднял, взболтнул. В бутылке вина оставалось еще примерно на четверть. Он поискал на подоконнике стакан, выдернул зубами пробку, налил себе густого темно-рубинового напитка.

Да так и застыл, не донеся стакан до рта. Внимание его привлекла пробка, которую он сам же и выплюнул на пол. Ницан присел на корточки.

– Вот так-так... – пробормотал он. – А говорят – бросай пить...

Пробка представляла собой туго скрученный листок бумаги. Еще не веря в собственную удачу, Ницан осторожно развернул его и приблизил к глазам. Это оказалось покрытое красными подтеками, с пожеванными краями, но в общем, почти целое письмо младшей сестры Баалат-Гебал. Видимо, потеряв пробку, Ницан не нашел ничего лучшего, как заменить ее наспех скрученным листом бумаги, а таковым оказалось именно это письмо.

Ницан отставил стакан и с пятнистым листом в руке вернулся к столу. На мордочке Умника отразился живейший интерес. Он одним прыжком вспрыгнул на стол, затем быстро вскарабкался на плечо сыщику и тоже уставился в листочек, исписанный мелким четким почерком. Ницан шикнул на него: «Не мешай!» – принялся разбирать написанное.

Письмо было выдержано в весьма сдержаных интонациях. В начале Шошана коротко описала свою жизнь в диких греческих горах, деятельность своей благотворительной миссии и трудности, с которыми ей приходится сталкиваться.

«Я не жалуюсь, – писала младшая госпожа Шульги-Зиусидра, – и не собираюсь возвращаться, хотя и благодарна тебе за приглашение. Что мне делать в Тель-Рефаиме? Тоже поселиться в доме престарелых и собирать сплетни о людях, которые мне неизвестны и неинтересны? Здесь настоящая жизнь, настоящие люди – хотя и не столь утонченные, как уроженцы Тель-Рефаима или Ир-Лагаша. Если я и скучаю о чем (иногда), так это о книгах. Впрочем, друзья высылают мне новинки».