Когда государь наш съезжал с «Азова», готовившегося отплыть из Кронштадта в Средиземное море, то сказал: «Надеюсь, что в случае военных действий, поступлено будет с неприятелем по-русски». Английский адмирал Кондрингтон, главнокомандующий тремя союзными эскадрами, сказал за несколько дней перед этим делом Ибрагиму-паше, турецкому главнокомандующему: «Мы не начнем; но если хотя один выстрел сделан будет по союзному флоту, то всего турецко-египетского флота не станет».
Ни мы, ни союзники наши охулки на руку не положили. У нас, на русской эскадре, всего убито: офицеров 2, нижних чинов 57; ранено офицеров 18, в том числе командир Свинкин; нижних чинов 121.
И дорого, да мило!
ВОЛЬНЫЙ МОРЯК ГЕРАСИМОВ
Мещанин Матвей Герасимов ходил на вольных судах по Белому морю и перевозил хлеб и другой купеческий товар. Бывали у него когда-то и свои суда, но сокрушались одно за другим: беда ровно по пятам за ним ходила. Обеднев, он пошел в шкипера на чужие суда. В 1810 году, когда у нас был разрыв с Англией, он отправился из Архангельска в Норвегию — а что случилось с ним на пути, о том сам он рассказывает так:
В июле вышел я из Архангельска, на купецком судне Поповых, по имени «Евпл-второй», и пустился с грузом ржи в Норвегию. На «Евпле», кроме меня, был штурман, из отставных флотских, да 8 русских же вольных моряков.
Не доходя до мыса Норд-Капа, увидели мы 19-го августа военный фрегат, который подошел, лег в дрейф и спустил шлюпку; она подошла к «Евплу», и офицер кричал что-то на непонятном мне языке; я лег в дрейф, и офицер с пятью матросами взошли ко мне на судно; это были англичане. Они без околичностей стали к рулю и парусам и взяли корабль наш в свое управление. Английские матросы обыскали нас и отняли у меня деньги. Противиться им мы, как безоружные, не могли, да и фрегат английский лежал рядом с нами в дрейфе, а за ним показался еще фрегат.
Меня взяли на шлюпку и представили, с бумагами, какие при мне были, на фрегат; но объясниться не могли мы и там — ни они не знали по-русски, ни я по-английски.
Вечером меня опять отвезли на мое судно; там застал я из своих только штурмана, боцмана, одного матроса и юнгу; прочие шесть увезены были англичанами. Зато они на «Евпле» оставили из своих офицера и семь матросов; да с моего судна взят был на фрегат бакштов.
До 23 августа тащили нас таким порядком, а между тем фрегат скрылся. Наше судно пораздергало качкой, и в нем оказалось до четырех футов воды. Ветер был очень свежий; мы крепко осаживали собой английский фрегат, и потому решился он бросить бакштов и приказать своему офицеру, лейтенанту Корбету, идти с «Евплом» в Англию самому, для чего прибавили нам еще двоих из лучших матросов моих.
Таким образом плыли мы, под управлением англичан, еще четверо суток. Тяжело стало у меня на сердце, что идем мы в плен и что пропадет и корабль хозяйский и товар. Подумав, я положился на помощь божью и стал уговаривать товарищей своих, всего пятерых, избавиться от плена, толкуя им, что сделать это, коли бог попустит, можно; матросы согласились, но штурман опасался неудачи и никак не соглашался. Я уговорил товарищей сделать дело без него, оставив также и юнгу нашего, который был болен.
30-го августа, в 5 часов утра, когда офицер и шесть английских матросов все спали в каюте, а один только стоял на часах, мы подошли тихонько к каюте, заперли ее, заколотили запором, а сами, кинувшись на оплошного часового, столкнули его за борт.
Сделав это, мы спустились при попутном ветре к норвежским берегам. Мы остались, для управления рулем и парусами, всего сам-пять. Англичане, проснувшись, начали всеми силами ломиться из каюты, мы стращали их криком и показывали, в угрозу, оружие; уходившись и отощав, они стали просить воды и пищи, которую мы им и подавали с осторожностью. Долго они, как видится, все еще надеялись выломиться из-под запоров и одолеть нас силой, и даже нашедши в каюте старое долото, сняли его с черена и как-то ухитрились из трубки его выстрелить. Мы на это стали грозить им их же ружьями, которые они по неосторожности оставили при своем часовом, наверху. Наконец мы выморили их голодом и жаждой и они покорились. Тогда мы делали мену: за бутылку воды они передавали нам по две и по три бутылки вина и рому, который остался внизу и был заколочен вместе с пленниками.
В такой нужде и тревоге, а отчасти и в страхе, чтобы семеро пленников наших не вырвались, тогда как у нас почти ничего не было для защиты, да и на штурмана и юнгу не было надежды в помощи — в такой тревоге достигли мы, наконец, датских берегов, пришедши к приморскому городку Вардгузу. Я съехал на берег, явился к коменданту и рассказал дело наше; здесь я-таки мог объясниться, потому что в походах своих по мурманскому берегу наметался в норвежском языке, а он датскому близок.
Комендант прислал со мной на судно унтера и десяток солдат; при них я отпер дверь в каютную. Первым вышел офицер и отдал мне шпагу свою, кортик и кинжал, а также английский флаг, взятый им с собой, для подъема, в случае нужды, на нашем судне. Затем вышли поодиночке и матросы, и всех их датская военная команда приняла и увезла в город. Комендант выдал мне свидетельство в получении от меня пленников; а я, простояв за противными ветрами еще дня четыре, снялся с якоря и благополучно пришел в Колу.
Это показание, подписанное также боцманом Иваном Васильевым и матросами Петром Петуновым, Федором Пахомовым и Михаилом Сусловым, подал Герасимов Кольскому городничему, представив свидетельство об отдаче семи пленников своих, и просил позволения выгрузить рожь, которая от большой воды в трюме подмокла.
Государь пожаловал мещанину Герасимову солдатский Георгиевский крест, за смелость, решимость и храбрость его. Флаг и шпага английского офицера, отобранные вначале у Герасимова, были ему опять выданы начальством для хранения на память этого подвига у себя и у потомков своих; кортик же хранится и теперь в артиллерийском арсенале архангельского порта.
ПЕРВЫЙ САЛЮТ
В 1716 году царь Петр Великий, создатель флота нашего, прибыл в Копенгаген с молодым флотом своим из 16 кораблей, 5 фрегатов и 45-ти галер. Для начала сила изрядная! В это время находились там, кроме эскадры датской, также английская и голландская, которые пришли вразумить шведского короля Карла XII, разбитого уже окончательно русскими и на сухом пути и на море. Требуя от всех народов помощи против Петра I и не получая ее ни от кого, он до того озлобился, что стал брать с моря без разбора торговые суда всех народов. Это в сторону — а дело в том, что в это время флот наш впервые был встречен салютом с эскадр трех держав, а в том числе, в первый раз, и английской. Царь до того был радостен и доволен, что сказал: «Благодарю бога, что он дал мне дожить до морского салюта от учителей моих, голландцев и англичан, и что не стыдно мне им мне ответить!»
Но этого мало; Петру Великому предстояла еще почесть небывалая: соединенные эскадры положили вывести до сотни купеческих кораблей разных государств под конвоем своим из Копенгагена и охранить их от ограбления шведами. Адмиралы просили царя нашего принять на себя звание главнокомандующего соединенным флотом, и он писал графу Апраксину: «Посылаю ордер баталии, сколько воинских соединенного флота кораблей под штандартом российским и сколько купецких под конвоем; чаю, ваша милость сие прочтя, пословицу свою не забудет, что от роду первые».
5-го августа 1716 года Петр Великий поднял на корабле своем «Ингерманланде» штандарт при девяти пушечных выстрелах; английский адмирал отсалютовал 21, а голландский и датский 27-ю выстрелами, причем датская эскадра, в знак уважения своего, опустила донизу флаги и вымпела. Великий адмирал ответил 21 выстрелом и сделал сигнал: сняться с якоря.
Весь флот этот состоял из 21 русских судов, не считая галер, 16 кораблей и 3 фрегатов английских, 16 кораблей и 3 фрегатов датских и 25 голландских, всего 84. Царь делал под островом учение и эволюции всему соединенному флоту, и сердце его радовалось, когда видел, что молодая морская сила его мало в чем уступает старым и опытным флотам.
