«Во вторник со светом мы приметили три русских судна: фрегат и два брига; мы погнались за ними, но могли догнать один только бриг, в 3 часа пополудни. Корабль Капудана-паши и наш открыли сильный огонь. Дело неслыханное и невероятное; мы не могли его заставить сдаться! Он дрался, отступая и увертываясь, с таким искусством, что — стыдно сказать — мы прекратили сражение, и он со славою продолжал свой путь. Он верно потерял половину своей команды, потому что был, одно время, от нас не далее пистолетного выстрела; но Капудан-паша прекратил сражение еще часом ранее нас и сигналом приказал нам сделать то же. Бывший на корабле нашем русский пленник сказал нам, что капитан этого брига никогда не сдастся, а скорее взорвется на воздух. Коли в древние и новые времена были подвиги храбрости, то, конечно, этот случай должен затмить все: имя героя достойно быть написано золотом на храме славы: это капитан-лейтенант Александр Иванович Казарский, а бриг «Меркурий».
Пусть же такое свидетельство самого неприятеля передаст потомству достойную славу Казарского и всех его сподвижников; а прах его да почиет с миром, а бессмертная душа да ликует на небесах. Ныне уже его нет в живых.
Государь произвел Казарского в капитаны 2 ранга, назначил его своим флигель-адъютантом, дал ему за храбрость Георгия 4 степ.; лейтенантам брига «Меркурий» Скорятину и Новосильскому, мичману Притупову, поручику Прокофьеву пожаловал по чину, да по кресту, первым трем Владимира 4 ст. с бантом, а последнему, как тому, кто первый подал голос в совете, чтобы взорваться на воздух, Георгия 4 степ.; всем нижним чинам брига, до последнего, знак Военного Ордена; всем чинам, как офицерам, так и низшим: двойной оклад жалованья в пожизненный пенсион; бригу «Меркурий» дал георгиевский флаг, и наконец, чтобы увековечить память геройского подвига в роде всех бывших на бриге офицеров, государь повелел каждому из них принять в родовой дворянский герб свой пистолет, которым они решились взорвать на воздух бриг, в случае последней крайности.
Кроме того, государь, жалуя 32 флотскому экипажу георгиевское знамя, соизволил повелеть, чтобы при экипаже этом оставался на вечные времена бриг «Меркурий»; а потому, коль скоро он придет в ветхость, то строить по тому же чертежу другой и переносить на него флаг, «дабы память знаменитых заслуг», сказано в указе, «переходя из рода в вечные времена, служила примером потомству».
Александр Иванович Казарский скончался в 1833 году, 36 лет от роду, в Николаеве. Офицеры черноморского флота поставили ему памятник в Севастополе, на мысе, при самом входе в порт.
СЕРЖАНТ ЩЕПОТЬЕВ С ТОВАРИЩАМИ
Приступив к Выборгу, в 1706 году, Петр Великий узнал, что шхерами пробираются в море несколько неприятельских купеческих судов. Царь выслал тотчас за ними, 12-го октября, пять лодок с 48 рядовыми под командой Преображенского полка сержанта Щепотьева, бомбардира Дубасова да двух флотских унтер-офицеров, Скворцова и Наума Синявина.
Ночь захватила лодки эти в запутанных проходах между островками, а сверх того, пал такой туман, что наши, перед носом, ничего не могли видеть и шли, как говорится, ощупью. Они вовсе заплутались и вдруг попали на неприятельский военный бот, «Эсперн». Не зная, на кого они наткнулись, наши не робея закричали «ура», бросились всеми пятью лодками на неприятеля, влезли на судно, несмотря на пушечную и ружейную пальбу его, и в одно мгновение перекололи и посталкивали за борт, кого застали наверху, а прочих, накрыв и забив люки, заперли внизу.
Только что они успели спрятаться, очистить палубу и пуститься на завоеванном боте в путь, как другой такой же, стоявший вблизи и услышавший пальбу, поспешил на помощь. Но урядники Скворцов и Синявин, взяв под начальство свое пленное судно, так хорошо успели на нем распорядиться, что встретили второй бот пушечной пальбой из первого, между тем как с лодок пустили беглый огонь; второй бот спешно удалился и скрылся в темноте и тумане.
Спознавшись кое-как, наши к утру воротились к своему стану, к берегу, и привели пленное судно. На нем было 5 офицеров, 103 рядовых и 4 пушки; но под люками оказалось налицо всего 30 человек, остальные были побиты. И не мудрено, они оборонялись отчаянно; из нашей команды оказалось, к сожалению, 30 убитых; а из остальных 18 было только всего 4 человека нераненых. Царь и радовался победе этой и скорбел по ней, потому что, сверх того, все пять лодочных командиров были тяжело ранены и впоследствии четверо из них скончались от ран, а остался в живых один Синявин!
Об этом славном деле царь своей рукой писал Меньшикову, Головину, Нарышкину, Шереметьеву, Репнину, Голицыну, Шафирову, Мусину-Пушкину, Брюсу, Зотову и повелел тела наших убитых, сколько их привезено было, предать земле в Петербурге, с офицерскими воинскими почестями, при сопровождении целого батальона.
СМЕЛЫМ БОГ ВЛАДЕЕТ
В турецкую войну 1828 года катер «Сокол» — лейтенант Вукотич — был послан от флота, стоявшего под Анапой, в Суджук, несколько южнее Анапы, по тому же берегу, для отрезания сообщения со стороны Требизонда. 9-го мая на рассвете «Сокол» увидел большое двухмачтовое турецкое судно у самого входа в бухту, в которую спрятался, подстерегая неприятеля. Катер тотчас вышел к нему навстречу, подошел на пистолетный выстрел и дал залп со всего борта; турки опустили паруса. Лейтенант Вукотич спустил четверку, на которой отправился сам с шестью вооруженными матросами на судно; но как же он удивился, когда нашел там 300 турецких солдат, в полном вооружении, под командой тысячника (ким-баши) и двух старшин (ага)! На катере «Сокол» было всего 25 человек и 10 пушчонок!
Обезоружив пленников своих, Вукотич взял судно на буксир и привел его к флоту. За это был ему пожалован орден Св. Георгия 4 ст.
СРАЖЕНИЕ ПРИ ГРЕНГАМЕ, 1720
Шведы были упорны: 17 лет прошло уже от основания Петербурга и много побед мы над ними одержали, а они все еще надеялись вырвать опять из рук Петра Балтийское море и земли. Они оставили все сторонние ссоры свои, помирились, не без потерь, с Англией, Данией, Польшей, Пруссией; приглашали всех к себе на помощь и, хотя немного нашли помощников, однако опять пошли на Россию.
Английский флот и точно в 1720 году соединился было со шведским и вошел в Финский залив, угрожая Петербургу; но он успел только сжечь одну русскую баню, на острове Наргине, близ Ревеля, и спешно отозван был к столице шведской, Стокгольму, которой уже грозили наши войска.
Петр готовился везде к обороне и к нападению, выжидая, что сделает неприятель; а узнав, что у Аландских островов показались шведские галеры, он приказал князю Голицыну, начальнику в Финляндии, послать на них нашу гребную флотилию. Князь Голицын пошел сам с войском на 61 галере, об одной пушке каждая, и 29 лодках. Вы-шедши в острова, он увидел — не гребные суда шведские, а линейный корабль под флагом вице-адмирала, четыре фрегата, еще девять мелких судов.
Ветер был свежий, невыгодный для гребных судов, и при том противный, но Голицын положил не отступать перед неприятелем, хотя он был несравненно сильнее, а выждать только, не затихнет ли ветер. Но шведский адмирал тотчас сам спустился на него, под всеми парусами, считая гребную флотилию нашу верной добычей. Князь Голицын, уклоняясь от неравного боя на открытом месте, сам пустился в пролив между двух островов, Френеберга и Роскиера, где много подводных каменьев. Шведы запальчиво преследовали его до острова Гренгама, надеясь на знание местности и своих лоцманов; но тут князь Голицын вдруг обратился на неприятеля так нечаянно, что, начав строиться в боевой порядок и приводить к ветру, два шведских фрегата попали на мель.
Этого наши и ждали: часть галер отделилась и, бросившись на абордаж, взяла оба фрегата; другие успели в тесноте отрезать путь остальным двум фрегатам и после нескольких продольных выстрелов по ним также взяли их на абордаж; корабль ушел один, и галеры наши не могли гнаться за ним в открытое море. Наших убито однако же 82 человека, ранено 246.
