Сафронов, не поступивший в Медин с первого захода, угодил в Афган, почти сразу после вторжения, и оттарабанил снайпером все два года – минус учебка. Значок разрядника по пулевой стрельбе, к которой у юного Коленьки был талант, спас ему жизнь в чужих горах, но погубил взамен много афганских жизней.

Он был хорошим снайпером, умеющим абстрагироваться от мыслей о душе мишени. Мишень – она и есть мишень, откуда у нее душа? Он просто исполнял работу и, вернувшись в Союз, как-то сразу сумел выбросить из памяти и красно-коричневые скалы, и «зелёнку», и горящие на дороге БТРы. И лица и силуэты тех, кто попадал в окуляр прицела его СВД. Умение забывать – талант доступный избранным, особенно ценен если надо забыть неприятные вещи.

Снайпер не убивает в ближнем бою. Между ним и жертвой всегда есть расстояние, и это спасительное обстоятельство придавало воспоминаниям Сафронова совершенно другое направление.

Он никогда не мог заставить себя подумать о смертях тех, кого застрелил в свои юные годы, как об убийстве. Это было поражение мишени – ничего более. Может быть, поэтому он не сошел с ума и не искалечил свою душу муками совести, как многие из его сослуживцев.

Человек, прошедший войну, мало чего боится. Но в День Святого Валентина 1994 года, Сафронов боялся так, как не боялся никогда раньше. Даже пауков он боялся меньше, чем тех, кто шел его добивать.

А еще, он боялся того, кто стоял и смотрел на то, как удачливый, богатый бизнесмен, молодой талантливый врач (ну, пусть больше организатор, но все-таки – врач!) раздавленным жуком ползет по снегу, пачкая его кровью.

Тогда и понял Николай Алексеевич, что он не Эдмонд Дантес. Он не хотел и думать о мести тем, кто расстреливал его «Мерседес». И Лану. А до тех, кто отдавал приказ их расстрелять – было вовсе не дотянуться.

Умри он тогда, неподалеку от Поклонной горы, и его репутация не пострадала бы – для всех он умер бы честным человеком. А так, на выжившего Сафронова навесили всех собак. Больно уж удобной была версия, что жулик-коммерсант «скоммуниздил» кредит из государственного банка и сбежал в теплые края. И для ФСБшников была удобной, и для Бобы с его головорезами. Тем более что Боба уже пер танком в Госдуму, и всем было понятно, что его не остановить.

Двести миллионов рубликов канули в казну Бобыного «государства в государстве», кинутый «лошок» Сафронов не помер, как планировалось, а убежал, что, в общем-то, еще приятнее, так как именно за «лошком» вдогонку и бросилась вся легавая свора.

Да, Сафронов, все-таки, убежал, хоть для этого и пришлось стать Савенко, слиться с пейзажем и замереть, как в детской игре «Море волнуется…» Потерять все, вплоть до фамилии было ужасно, мучительно, несправедливо! Он ненавидел себя и все, что видел вокруг, но Киев, который тогда казался ему, столичному пижону, глухой провинцией, все же заслуживал более добрых чувств, и Сергей это хорошо понимал. Ведь этот зеленый город, вальяжно, словно сытый кот, разлегшийся на днепровских кручах, был куда лучше смерти или жизни Черновцах.

Киевский Сергей Савенко, в отличие от московского Николая Сафронова, вел образ жизни непубличный, замкнутый и скромный. Быть плейбоем стало небезопасно и под угрозой обнаружения, тюремного заключения и смерти, привычки легко изменились сами собой.

Он коротко постригся, отрастил густую шкиперскую бородку, стал одеваться в спортивном стиле, отдавая предпочтение джинсам, свитерам и мокасинам, а не элегантным костюмам, как раньше. Обедать или ужинать теперь приходилось или дома, (он взял в наём трехкомнатную квартиру на Оболони) или в небольших ресторанчиках семейного типа, благо они уже начали открываться в Киеве.

Но для того, чтобы построить бизнес, не обязательно быть личностью известной и публичной. Скорее – наоборот. Большое количество по-настоящему богатых людей остаются сокрытыми от любопытных глаз публики, выставляя на всеобщее обозрение наемных директоров, президентов и управляющих. Настоящий руководитель и организатор всего, словно паук сидящий на краю паутины, только лишь следит за тем, как добыча попадает в сети, сам оставаясь в полумраке безвестности из которой так удобно смотреть на свет.

Деньги, оказавшиеся в распоряжении Савенко после бегства, для метрополии были мелочевкой, но для Киева, в котором на то время на сто долларов наличными можно было сравнительно неплохо жить целый месяц небольшой семьей, Сергей был состоятельным человеком, хотя Крезом его и тогда никто бы не назвал.

Через год он начал забывать разочарование, которое пережил и твердо стал на ноги.

В девяносто шестом женился – супруга была моложе его на семь с лишним лет, но даже в этом сравнительно юном возрасте обладала завидной деловой хваткой, и брак по любви оказался еще и удачным с точки зрения расчета.

В конце девяносто седьмого Оксана родила двойняшек, мальчика и девочку.

И все шло превосходно. И в семье, и в бизнесе. Большой палец болел показывать – как хорошо.

В 1998 они сравнительно легко, с небольшими потерями, перенесли дефолт.

В 1999 по настоянию Оксаны диверсифицировали бизнес-риски, организовав несколько фирм разного профиля и, как оказалось, правильно сделали.

В 2000 их слегка «потрясло» после закрытия энергетических зачетов. Компания, с которой они начинали, за полгода потеряла более половины активов, но Савенко успел перебросить спасенные деньги в фирму по торговле недвижимостью и в небольшую строительную компанию.

Когда в столице начался строительный бум, они оказались к нему готовы. «С&О real estate» владела несколькими участками в центре и в некоторых районах на окраинах, отведенными за сравнительно небольшие деньги. Строительная компания «С&О Sweet Home» на этих землях строила. За три года семья Савенко утроила капиталы и при этом выкупила еще четыре площадки под строительство в самом центре.

Савенко оставался «серым кардиналом» бизнеса, зато Оксана входила в Мэрию, как к себе домой, и Сан Саныч при встрече целовал ее в щечку. На их проектах и семейных деньгах паразитировало столько чиновников, силовиков и депутатов, что Оксана начала подумывать о политической карьере.

Невидимого и неслышимого высшими кругами киевского сообщества Сергея, считали белой ручной мышью при жене бизнес-леди, но такое положение вещей Савенко не угнетало, так как могло бы некогда угнетать Сафронова. Время и жизнь меняют людей, маски прирастают к коже, становясь вторым лицом. Разница между сегодняшней реальностью и неосуществленными амбициями становится несущественной, особенно при наличии больших денег.

На выборах 2004 года они с Оксаной страшно рассорились – первый раз за всю совместную жизнь. Дети, никогда не видевшие родителей в таком нездоровом возбуждении, спрятались в спальнях и старались старшим на глаза не попадаться. Оксана, справедливо полагавшая, что от добра добра не ищут и хорошо запомнившая потери во время прекращения энергозачетов, составившие, как минимум три миллиона долларов в реальных ценах, при виде бывшего руководителя «Единых энергосистем», бывшего вице-премьера по вопросам ТЭК Регины Сергиенко в «помаранчевом» наряде, приходила в состояние озверения.

Савенко же, внезапно проникся юношеским идеализмом, которым в свое время переболеть не успел ввиду отъезда для выполнения интернационального долга в Республику Афганистан, и рвался митинговать на Майдан, где уже начали собираться толпы людей, выступавших против фальсификации выборов.

Первая для них семейная ссора закончилась бурным примирением в постели, полным консенсусом и превосходным обедом вместе с детьми в отдельном кабинете одного из дорогих киевских ресторанов. Тут же, рядом с ними, обедала и другая столь же революционно настроенная публика: колыхались меха, сверкали бриллианты, лоснились дорогие костюмы полноватых мужчин. В наманикюренных ручках дам особенно хорошо смотрелись аксессуары всех оттенков оранжевого цвета.

Оксана, будучи женщиной от природы разумной (и к тому же предусмотрительной – основные финансовые активы семьи были два месяца назад выведены из страны и лежали на депозите в одном из банков Лихтенштейна) решила принять сторону мужа, тем более, что верхним, политическим нюхом почуяла, что кандидат от Партии Регионов с его судимостями, пальцами веером и косноязычием, скорее всего, проиграет, если уж в первом туре, при всей чудовищной, работающей на власть машине, умудрился проиграть. А оказаться на стороне проигравшего удовольствие малоприятное.