– Ранен в зад, – жизнерадостно пояснил Паако, угадав невысказанный вопрос. – Отнюдь не из-за трусости, а лишь по недомыслию одной очаровательной простолюдинки. Но ты, дружище, – добавил он с безмятежной улыбкой, – конечно, излечишь мою рану. Я не знаю лучшего лекарства, чем смертные муки предателя.
– Никаких мук! – зло рявкнул Сонго. – Помешались все кругом на пытках! Мы что, апийские выродки? Да и времени в обрез. Надо спешить в Даис, выручать госпожу Зивиллу. Вздернем подонка, и все тут.
Сильные руки обхватили барона, стащили с коня, повалили в едкую дорожную пыль. Он поднялся на ноги и тут же снова упал от жестокого удара в ухо. Не пытаясь больше встать, он произнес:
– Зивилла – это я.
Никто вокруг него даже не усмехнулся. На барона смотрели ненавидящие глаза. Он был на волосок от гибели.
– Это правда, – сказал он. – Агадейцы обменяли наши разумы. Теперь я, Зивилла – в этом теле, а Ангдольфо – в моем. Он сейчас хозяйничает в Даисе. Если мы его не остановим, Нехрем падет. И в Когире будут править агадейцы.
Ему не верили. Зато на трех-четырех лицах появились ухмылки. Кое-кого забавляла изобретательность трусливого предателя.
– Это правда, – повторил молодой аристократ. – Я не притворяюсь сумасшедшим. Если уж вам так хочется видеть меня в петле, пусть будет по-вашему, я только об одном прошу: выслушайте меня и отправьте гонца к Токтыгаю. В Даисе мятеж. Под личиной Зивиллы к власти пришел агадейский шпион. В апийском плену мой разум переместили в голову этого предателя, а барону Ангдольфо досталось мое тело. Меня отправили в тыл, но обоз не дошел до Апа и попал в руки бандита, который орудует под твоим, Конан, именем. А Ангдольфо благополучно прибыл в Даис и убил моего дядю. Теперь он должен расправиться с недовольными дворянами, чтобы утвердиться во власти. И тогда у агадейского короля будет послушный ставленник в Когире, а Токтыгай без союзников долго не продержится.
– Бедный Ангдольфо. – Паако с притворным сочувствием покачал головой. – Ты всегда был маленько чудаковат, а теперь и вовсе лишился рассудка. Должно быть, нравственные страдания. Увы, мой друг, содеянного не исправишь. – Он повернулся к Сонго. – У меня в седельной сумке хорошая веревка, достань, не сочти за труд. А вон за теми буграми, – он указал назад, – я по пути заметил вполне приличную дикую яблоню.
Сонго кивнул и спешился. Конан нагнулся и положил ладонь ему на плечо.
– Помнишь Дазаута?
Сонго поднял на него злые глаза.
– Ну и что?
– А то, что этот парень не лжет. Это не он, а она. Зивилла.
– Бред. – Сонго стряхнул его руку.
Конан вздохнул, спрыгнул с коня, двинулся следом за Сонго и вырвал ременный аркан, который тот достал из сумки Паако.
– В голове Дазаута сидел чужак. Или забыл? Это колдовство. Когда чужак вышел, Дазаут наложил на себя руки. Неужели ты думаешь, он сделал бы по своей воле то, что сделал?
– В войске Каи-Хана есть агадеец по имени Лун, – раздался за его спиной голос Ангдольфо. – Он волшебник. Для него забраться кому-нибудь в голову и подчинить своей воле – сущий пустяк. Сонго, сейчас я докажу, что я – это я. Помнишь стихи, которые ты читал мне однажды вечером в Самраке, в Галерее Пьянящего Ветра? Мы с тобой вдвоем гуляли в парке и целовались, а потом поднялись в Галерею, и ты мне читал кое-что из твоей любимой кхитайской поэзии…
– Куй-Гу, – буркнул Сонго. – Я ей читал Куй-Гу.
– «В дыханье ветра – ароматы трав. Я упиваюсь трепетом зари. Любимая, доколе будешь дуться?»
Сонго упрямо стоял спиной к Зивилле и Конану, невидяще глядел на седельную сумку Паако.
– Об этом, – сказал он, наконец, – она могла рассказать ему под пытками.
– Брось. – Зивилла поморщилась. – Ты же сам в это не веришь.
Сонго повернулся к лежащему в пыли человеку – узилищу разума его госпожи. И в его глазах Конан увидел невыносимую муку.
* * *
На грязную стойку одна за другой упали три золотые монеты.
– Вот эта, – человек в неброском дорожном костюме придвинул к потному и не совсем трезвому хозяину подворья желтый кругляш, – за обед, и да хранит тебя твой Митра, если надеешься скормить мне вчерашние помои. Эта, – по стойке шаркнул второй «токтыгай», – за свежего коня, а мой останется у тебя, и не вздумай его продать, я за ним обязательно вернусь. А эту ты получишь, – он прикрыл третью монету ладонью, – только если скажешь, чьи телеги стоят на твоем дворе? Сдается мне, я их уже где-то видел. По крайней мере, одну, ту, с интересными рисуночками.
Последние фразы заставили хозяина постоялого двора оторвать жадный взор от денег и боязливо покоситься на двух мужчин, которые расправлялись с огромным жареным сазаном в дальнем углу комнаты. На них была одежда нехремских купцов: пестрые халаты, стеганые шелковые шаровары, войлочные сапоги с загнутыми носами, на головах суконные треухи с лисьей опушкой. Но этим сходство с честными торговцами исчерпывалось начисто. В одном из них Лун без труда узнал северянина, вана, а где это видано, чтобы ван подвизался на мирном поприще? Стихия этого племени – разбой, на худой конец, воинская служба. Еще Лун мог бы поклясться, что во дворе он мельком увидел под телегой негра, а уж эту породу точно ни с кем не спутаешь.
И откуда у «купцов» повозки, битую неделю мозолившие ему глаза в стане Каи-Хана? Они должны быть в руках у бандитов, с которыми стакнулся сотник Нулан, и куда, интересно, подевался он сам и его родичи?
Куда ни глянь, одни загадки. Луна они обеспокоили не на шутку, последние дни его, с отрочества привыкшего к простой и размеренной монастырской жизни, к ежедневным молитвам и медитациям, тревожил любой неожиданный поворот событий. Когда он под видом заложника апийской банды покидал Агадею, будущее казалось ясным и предсказуемым. А теперь кругом – сумятица, бессмыслица, хаос, и первоначальные цели, такие близкие, такие чистые и светлые на первый взгляд, с каждым днем все быстрее отступают в недосягаемые дали, теряются в кровавом и дымном тумане. Наверное, прав Бен-Саиф: любой замысел, сколь бы ни был он гениален, трещит по швам при первом столкновении с алогизмом, заложенным в человеческий разум самими богами-создателями.
– Телеги, – хриплым шепотом ответил когирец, – принадлежат этим благородным и щедрым господам. Их друзья переночевали в моей гостинице и рано утром отправились в Даис, а товары оставили здесь до своего возвращения, под присмотром пяти надежных людей. В столице, говорят, сейчас неспокойно, и караванщики решили не рисковать. Они съездят туда, засвидетельствуют свое почтение новым властям и, если их примут радушно, воротятся за обозом. А нет – отправятся восвояси.
Лун покивал со скептической ухмылкой. По всей видимости, хозяин подворья многого не договаривал. Конечно, его постояльцы никакие не караванщики, а самые настоящие головорезы. Несложно догадаться, что приехать они могли только из Нехрема – через село проходит одна-единственная дорога. Присмотревшись к «купцам», которые облизывали пальцы над длинным рыбьим скелетом, он заметил у одного на халате темное пятно под левой мышкой, а посередине пятна – дырку. Не иначе, след стрелы или сабли, что отправила бывшего владельца одежды на серые равнины. Должно быть, эти халаты ехали на повозках с апийской добычей или в хурджинах у парней Нулана.
Где они теперь, остатки опальной сотни? Может, Нулан и его удальцы не поладили со своими новыми друзьями и валяются посреди степи, и скоро их кости будут обглоданы канюками и червями почище, чем эти, белеющие на громадном деревянном блюде? Жаль будет Нулана, если это подтвердится. Толковый сотник. А может быть, он на пути в Даис?
Агадеец отдал монету когирцу и направился к лжеторговцам. Во взорах, которые его встретили, дружелюбия было не намного больше, чем в глазах голодных барсов. Смотрите, смотрите, усмехнулся про себя Лун. Злобный взгляд всегда предпочтительней ласкового удара кинжалом под лопатку.
– Я ищу одного человека. – Он достал из кармана кошелек с золотом, позвенел им перед «торговцами», убрал и пояснил, улыбаясь: – Я знаю, что на ваших телегах, и не стану тратить время зря, предлагая плату за откровенность. Будем считать, что я прошу об одолжении. Расскажите как на духу, кто вы такие, что вас сюда привело, чем намерены заниматься и куда подевался мой закадычный друг, сотник Нулан, которому было приказано сопровождать обоз с деньгами.
