– Да хранит вас Нергал, любезнейший, – сказал Абакомо, и посла затрясло – агадейское пожелание доброго здоровья в ушах иноземца звучало страшнейшим проклятием, – но я ничего не понял из вашей обличительной речи. Какой мерин, какой червь, что за орды, что за демоны? И как вам могло прийти в голову, что я способен нанести нашей дружбе невосполнимый ущерб? Или вы забыли девиз, вырезанный на моей королевской печати, девиз, которому я следую с младых ногтей? «Иные копят злато – я коплю друзей». Давайте-ка успокоимся, выпьем по глотку пунша и попробуем разобраться, в чем дело.

Все это Абакомо высказал без тени насмешки; его приближенные попритихни, и нехремец взял себя в руки. Он благодарно кивнул, принял из рук слуги серебряный кубок, торопливо поднес к губам, поперхнулся и обрызгал слуге ливрею. Это сразу разрядило атмосферу: агадейцы теперь имели полное право хохотать до упаду, Виджи вторил им, истерически повизгивая, а когда смех унялся, он опустился на софу и повел более осмысленную речь.

Едва он закончив, Абакомо возмущенно вскочил с кресла.

– Ну и дела! При всем моем уважении к Токтыгаю, разгул его фантазии просто ошеломляет. Мы – с апийскими бандитами! Надо же такое вообразить! Заманиваем армии в подлые ловушки! Сжигаем села! Осаждаем города! Мы, миролюбивые агадейцы, не воевавшие на чужой земле больше века! Сущий бред, клянусь милосердием Инанны!

– Но во главе апийских выродков, – пискнул Виджи, – ваши люди!

– Кто!? – взревел Абакомо, отбрасывая кубок. – Приведите их ко мне, и, клянусь неумолимостью Эрешкигали, им не поздоровится! Я самолично придумаю для них наказание! Розги, вымоченные в соленой воде! Нет, это слишком мягко! Год тюрьмы, а потом – ссылка в захолустье!

– Мы бы, – Виджа нервно потер ладошки, – предпочли что-нибудь более действенное.

– Более действенное? – Король посмотрел на него, как невинное дитя на живодера. – Что может быть действеннее ссылки в горное ущелье, к неумытой, невоспитанной деревенщине?

– Ну… – Нехремец смущенно потупился. Почесывая за ухом мастифа, который перебрался к нему от софы и задремал, Ибн-Мухур перечислил:

– Зиндан с кобрами, мешок с тарантулами, прилюдное оскопление под рев зурны – еще неизвестно, что страшнее, – наконец, частичное свежевание с посолом ран. В разных странах – разные традиции, ваше величество.

Виджа смутился еще сильнее. Абакомо переводил потрясенный взгляд с него на Ибн-Мухура и обратно. Наконец он тихо сказал: «Ну, знаете…» и опустился в кресло-качалку.

– О гуманнейший среди гуманных! – заговорил Виджа. – Мой господин, да уберегут боги от выпадения его благородные седины, отнюдь не голословен. Увы, он не может выдать вам злодеев – они пока творят свои гнусные дела на свободе, а когда будут пойманы, праведвый гнев нехремцев не позволит оставить их в живых. Но уже сейчас я могу назвать их имена. Это некие Бен-Саиф и Лун.

– Бен-Саиф и Лун? – Абакомо помял подбородок. – Да лишит Нергал наш народ своего расположения, если мне хоть раз доводилось слышать эти имена. Впрочем, Бен-Саиф… Постойте, это не тот ли шустрый гвардеец, который больше увлекается ростом в чинах, нежели боевой подготовкой?

– Он самый, ваше величество, – сказал Ибн-Мухур, жестом подзывая слугу с кубком пунша. – Паршивая овца в нашем стаде. Вояка из него никудышный, зато интриган каких поискать. Чтобы не тянуть солдатскую лямку в горных гарнизонах, женился на двоюродной сестре вашей одалиски Феоны, ну и…

– Ах да, точно! – Абакомо хлопнул себя ладонями по коленям. – Как же я запамятовал! Сам его произвел в сотники – Феона прицепилась, как репей к ослиному хвосту, кстати, у нее еще одна сестричка есть – сущий вулкан, не хотите погреться, а, любезный Виджа?

– Никудышный вояка? – Нехремец предпочел не заметить игривого тона агадейского государя. – Этот никудышный вояка чуть ли не в одиночку разделался с тысячей гирканских всадников!

Абакомо неопределенно хмыкнул. Ибн-Мухур пожал плечами.

– Ну, он же все-таки горногвардеец…

– Так вы не скрываете, – зацепился Виджа за эту фразу, – что ваши горногвардейцы воюют на нашей территории? – Он испугался своих слов, но тут же успокоился – в лице агадейского короля не было ничего угрожающего.

– У меня нет оснований, – сказал Абакомо холодным тоном, – сомневаться в правдивости царя Нехрема. У меня есть основания сомневаться в верности моих гвардейцев. По-моему, мы имеем дело с обычным дезертирством. Уважаемый Ибн-Мухур, у вас есть какие-нибудь предположения на этот счет?

Ануннак осторожно опустил голову мастифа на пол, встал и оправил роскошную зеленую рясу.

– Ваше величество, боюсь, вы совершенно правы. Дело обстоит следующим образом. Приблизительно две луны тому назад сотник Бен-Саиф придумал новую интригу. Он решил скомпрометировать командира дворцовой стражи, добиться его смещения, ну и, разумеется, занять его место. С этой целью он взялся ухаживать за любовницей своей жертвы – из наложниц, как известно, получаются великолепные источники информации пикантного свойства. Но безупречная репутация доблестного тысяцкого оказалась ему не по зубам, а вскоре о шашнях Бен-Саифа с любовницей командира стражи узнала законная супруга и учинила страшный скандал.

В то время вы, осмелюсь напомнить, были заняты подготовкой к весенним Ристалищам Умов и не велели тревожить вас по пустякам. Поскольку возмущенный тысяцкий хотел вызвать незадачливого интригана на поединок, я, не желая подвергать напрасному риску жизни одного из наших лучших воинов и родственника вашей фаворитки, взял себе малоприятную роль. Я попытался замять скандал. В доверительной беседе я убедил Бен-Саифа послужить год-полтора в крепости Сам-Хтан на перевале, который чаще остальных подвергается атакам разбойников, неугомонных апийцев. Через два-три сражения, рассуждал я, из головы Бен-Саифа выветрится лишняя дурь, а когда при дворе поулягутся страсти, он вернется и займет прежнюю должность.

Во время этого разговора сотник не возразил мне ни словом, ни жестом, лишь уныло кивал, а наутро отправился в путь. Вскоре из крепости прибыл гонец и сообщил об очередном апийском набеге. На этот раз бандиты испробовали новую тактику – подобрались к крепости под видом богатого каравана. Но волчьи клыки нетрудно заметить даже под овечьей шкурой, я имею в виду жестокость в обращении с верблюдами и лошаками, – ну, в самом деле, разве настоящий караванщик станет без нужды истязать вьючное животное?

Вскоре навстречу шайке по ущелью подошел Бен-Саиф с конной сотней и, как требует устав, предложил бандитам убраться восвояси. Те согласились, но перед уходом разыграли оскорбленную невинность: мы-де к вам по доброму, как хорошие соседи, с подарками, а вы вас – в шею! Некрасиво получается! Однако Бен-Саиф стоял на своем, и будь у него хоть немного опыта общения с этим племенем, он бы не совершил роковой ошибки – не внял бы их приглашению на прощальный пир. Кончилось это тем, что ему и еще одному горногвардейцу из его отряда подмешали сонного зелья в вино. Надо заметить, апийцы редко берут пленных и никогда не оставляют их в живых; но заложники – это, с их точки зрения, не пленные. Бандиты не поверили обещанию Бен-Саифа, что им удастся целыми и невредимыми уйти с перевала, слово чести для них – пустой звук. Прикрываясь телами двух наших людей, они шарахались от каждого куста, пока не выбрались на равнину, – им всюду мерещились лучники и пращники, не знающие промаха. С тех пор и до сего часа я ничего не слышал об участи Бен-Саифа и второго… Как вы его назвали, достопочтенный Внджа? Лун? Редкое имя, похоже на монашеское. Признаться, я думал, что моих несчастных соотечественников давным-давно скормили домашним гиенам. Стало быть, заложники все-таки выторговали себе пощаду. Что ж, Эрешкигаль им судья, – а она, да будет вам известно, за измену по головке не гладит.

Виджа затравленно смотрел в благодушное лицо Ибн-Мухура, ровный, миролюбивый тон ануннака нисколько не успокаивал нехремского посла, напротив, от каждого слова между лопатками разбегались новые полчища мурашек. Верность агадейских горногвардейцев своему повелителю спокон века у всех на слуху, история не знает случаев измены. Ни единого.