Жерсанда горячо молилась, прося о прощении за совершенные ошибки, в том числе и за самую греховную. Она солгала своей служанке в тот самый вечер, когда наняла ее горничной, да и Анжелине тоже. Как она могла признаться, что тридцать лет назад не устояла перед отвратительным шантажом?

«Я так давно рассказываю эту сказку, что порой сама начинаю в нее верить, — думала Жерсанда. — У меня такое впечатление, что я действительно пережила то, о чем говорю. И это терзает меня. Душераздирающая история, в которой мне отведена роль мученицы. Но все это ложь, Господи, и ты это знаешь. Я не отдавала двухнедельного сына монахиням, нет. И никогда мои родители не предлагали усыновить его, воспитывать под крышей их дома. Устроившись служанкой, я целый год жила со своим малышом. Потом, отчаявшись, я написала матери, умоляя ее принять нас. Ответ был достоин суровости моих родителей, их непримиримости: я, Жерсанда де Беснак, могу возвратиться в отчий дом и там искупить свою вину, но они никогда не согласятся принять байстрюка… И я пожертвовала невинным дитя, славным мальчиком, который по ночам спал, прижавшись ко мне, ради безумной жажды безопасности, богатства, уюта. Я устала быть нищенкой, жалкой служанкой. С тех пор я не изменилась… Я не выношу нищеты, по-прежнему люблю красивые вещи, дорогие ткани, изысканные безделушки. Ради богатого наследства я бросила свое единственное сокровище, своего Жозефа. Господи, сжалься надо мной, я больше не могу так! Я заслуживаю только смерти. Верни жизнь молодой служанке и вместо нее забери меня…»

Мертвенно-бледная, с крупными каплями пота на лбу, старая дама задыхалась, впав в безграничное отчаяние.

— Я бросила сына, — говорила Жерсанда, позволив своим мыслям вырваться наружу. — А когда, после смерти своих родителей, захотела забрать своего дорогого ребенка, поскольку наконец стала свободной и богатой, то узнала, что он сбежал из монастыря, где воспитывался. Я больше никогда его не увижу… Он должен ненавидеть мать, бросившую его буквально в преисподнюю. О, Господи!

Жерсанда, мучимая голодом и жаждой, подумала, что наступает агония, настолько она вдруг ослабела. Но тут в дверь постучали.

— Мадам, что с вами? — крикнула хозяйка таверны. — Я снизу слышала, как вы разговариваете сами с собой. Откройте! Я принесла вам еду и свежую воду, ведь время обеда уже прошло.

Старая дама пришла в себя. Она с трудом встала и отперла дверь.

— Я подумала, что вы заболели, узнав о смерти бедной Марты. У меня тоже колики. Держите, здесь яйца, сваренные вкрутую, зеленый салат, жареная свинина и немного вина.

Жизнь продолжалась. При виде подноса, уставленного блюдами с едой, Жерсанда воспрянула духом.

— Огромное спасибо! Вы правы, у меня был нервный припадок. Мне надо выпить что-нибудь тонизирующее. Какой ужасный день, право!

— Совершенно с вами согласна, мадам. Мы с мужем не знали ничего худшего. В деревне паника. Подумать только! Убийца гуляет на свободе…

Глава 15

Жан Бонзон

Хутор Ансену, в тот же день

Стоя на пороге дома, Урсула Бонзон, невысокая худая женщина сорока двух лет, ждала приезда гостей. Она повязала большой белый платок на коричневое хлопчатобумажное платье, каштановые волосы заплела в низкий узел. Проводив мужа на рассвете, она подмела дом, начистила кастрюли и завесила колпак камина куском красивой ткани.

Урсула нервничала, ведь ей предстояло принимать у себя мадемуазель Жерсанду де Беснак, ее служанку и Анжелину, которая, должно быть, очень изменилась. Она с тревогой посмотрела на зеленую траву перед домом и убедилась, что куры не испачкали ее.

— Ты прибежал первым, — сказала женщина Спасителю, лежавшему в тени вдоль широкого плоского камня.

Собака, закрыв глаза, шумно дышала. Вдруг Спаситель вскочил и с громким лаем бросился вперед.

— Это они, — тихо сказала Урсула.

Она заулыбалась и приняла смиренную позу, сложив руки на животе и слегка наклонив голову. Вскоре показалась двуколка, которую тащила взмыленная ослица.

— Тетушка! — раздался знакомый звонкий голос. — Тетушка Урсула!

Анжелина спрыгнула на землю, не дожидаясь, когда двуколка остановится. Несколько минут назад она отдала Анри Октавии. Ей очень хотелось поскорее обнять тетку. Ошеломленная Урсула смотрела на веселую молодую женщину, бегущую к дому. Анжелина была одета в голубую холщевую юбку и белую кофту. По плечам прыгали две рыжие косички. Женщине показалось, что время повернуло вспять и перед ней маленькая девочка, счастливая Анжелина, жаждущая свободы и движений.

— Ты все такая же красивая, тетушка! Как я рада тебя видеть! Давай поцелуемся.

Урсула почувствовала на щеках легкие поцелуи. Она смеялась от счастья и облегчения. Жан Бонзон позвал жену, помогая Октавии спуститься вниз.

— Не волнуйся, Урсула, аристократка осталась в деревне. Конечно, она боится испачкаться. Черт возьми, нам будет лучше без этой дамочки!

— Позволь познакомить тебя с моей подругой Октавией и моим крестником Анри де Беснаком, — сказала Анжелина, беря Урсулу за руку.

Служанка вежливо поздоровалась, отметив лучистые зеленые глаза и тонкие черты лица женщины.

— Здравствуйте, мадам, — сказала Октавия. — Надо же, я думала, что мы никогда не приедем. Дорога все поднималась и поднималась. И крутилась! Я так рада, что наконец-то мы добрались. Вероятно, у вас нечасто бывают гости?

— У нас хорошие соседи, — ответила Урсула, тщательно подбирая слова, поскольку лучше говорила на местном диалекте, чем на французском языке. — О! Какой славный малыш!

Урсула смотрела на Анри с такой любовью и грустью, что невольно ранила сердце Анжелины. Природа не позволила этой женщине познать радость материнства. Все советы Адриены Лубе оказались бесполезными.

— Возьми его на руки, тетушка! — воскликнула Анжелина. — Он не пугливый. У него хороший характер.

Маленький мальчик оказался на руках незнакомки. Он дотронулся до ее носа, провел ручкой по левому уху и радостно засмеялся.

— Я обещала ему показать кур, уток и овец, — сказала Анжелина. — Ему не терпится их увидеть.

— Думаешь, он понимает, о чем вы говорите, этот малыш? — рассмеялся Жан Бонзон.

— Конечно, понимает. Так он учит новые слова. Не строй из себя ворчуна, дядюшка. Поставь бедную ослицу в стойло. Смотри, на нее набросились мухи и оводы. Надо бы протереть ей шкуру соломой.

— Каждое животное разумеет по-своему^[54], — ответил Жан Бонзон. — Фаро, если захочет, ляжет на подстилку. Ты приехала сюда, чтобы учить меня? Нет, ты слышишь, Урсула?

— Да, и я очень рада, — откликнулась его жена. — Анжелина, давай покажем малышу наших овец.

Октавия почувствовала себя лишней. Она подошла к небольшому загону, огороженному досками. Открывшийся вид поразил ее. Между двумя поросшими деревьями с ярко-зеленой листвой горами на фоне лазурного неба вырисовывались вершины, покрытые снегом. Над верхушками деревьев, издавая пронзительные звуки, летали сарычи. «Гора, похожая на шляпу, там, в середине, — это Валье, — говорила себе Октавия. — Увы, отсюда не видно Сен-Лизье».

Октавия заметила примитивную скамью, сделанную из кусков шифера. Она села и продолжила любоваться пейзажем. Вскоре к ней присоединился Жан Бонзон. Он сел рядом и своими большими жилистыми руками скрутил папиросу.

— Я не смог бы жить в другом месте, — заявил мужчина. — Судите сами: здесь такой свежий воздух! Он чистый, как родниковая вода. За этими хребтами начинаются испанские земли. Один час полета — и вы пересечете границу. Ба, границы существуют только на картах! Горам плевать на них. Я крепкий ходок и могу добраться до Испании менее чем за ночь.

Довольный своими словами, Жан Бонзон громко рассмеялся. Октавия не знала, что ответить. Ее смущало, что она осталась наедине с этим мужчиной.

— Хотите посмотреть на мое стадо? — предложил он. — Я слышу, как малыш кричит от восторга.