– Я никуда не уеду, – подтвердил Горелов. – Более того, Татьяна, вы не против, если я пока поживу у вас? Преступник может вернуться, и мне бы не хотелось, чтобы вы остались без защиты.

– Так-то я здесь, – сухо сообщил Дорошин. – И, в отличие от вас, покинуть дом не могу. Хотя, Таня, если тебе так лучше, то мы с Леной переедем в гостиницу.

– Нет-нет, оставайтесь все! – воскликнула Татьяна. – Я не смогу здесь одна… Я буду очень признательна, если вы поживете в нашем доме какое-то время.

Лена напряглась. Ладно, у них с Виктором и Нины нет жилья в Москве, поэтому воспользоваться гостеприимством Татьяны – само собой разумеющееся дело. Но Горелову-то это зачем? Он вполне может вернуться домой, к своим делам, приезжая по вызову следователя, когда понадобится.

В дом вернулся еще один приехавший с Бекетовым оперативник, до этого уходивший опрашивать соседей.

– Все спали, никто ничего не видел, – доложил он следователю. – По словам свидетелей, вечеринка тут вчера закончилась примерно в половине двенадцатого. В районе полуночи свет в окнах погас, и до самого утра было темно и тихо. Есть только одна свидетельница, которой не спалось. Она живет через два дома по этой же улице. Вчера вместе с мужем была здесь в гостях.

– Катя Кисловская, – слабым голосом подтвердила Татьяна и живо спросила с внезапной надеждой в голосе: – Она что-нибудь видела?

– Да. Кисловская Екатерина Николаевна, сорок два года. Показала, что после вина, которое она вечером пила, ее мучила жажда, в районе двух часов ночи она вышла в кухню, чтобы налить воды, и увидела в окно человека, который прошел по улице и зашел в калитку Киреевых.

– Как это, увидела в окно? – не поняла Лена. – Окна у всех домов выходят в собственные дворы, огражденные забором. Если вы сейчас подойдете к окну, то никак не сможете увидеть улицу.

Бекетов посмотрел на нее с уважением и перевел вопросительный взгляд на оперативника. Тот ничуть не растерялся.

– Она увидела этого человека не в окно кухни, а в окно лестницы, ведущей со второго этажа. Оно расположено выше забора, поэтому из него видна улица.

– И она смогла описать этого человека?

– Этого не требуется. Она его узнала. Свидетельница утверждает, что это Григорий Киреев.

Что? Лена не верила собственным ушам. Гриша, уехавший вместе с женой из родительского дома еще до одиннадцати, потому что им нужно было отпустить сидевшую с детьми няню, вернулся сюда в два часа ночи?

– Сыночек! Что он говорит? – Голос у Татьяны был совсем измученный. По-хорошему, ей нужно лечь после сделанного врачами скорой успокоительного укола. – Ты возвращался? Зачем?

– Я забыл барсетку, а там все документы, – объяснил Киреев-младший. – Я спохватился еще по дороге, но не возвращаться же. Нужно было к детям, и Павла настаивала, чтобы я забрал все завтра. То есть сегодня. Но я не хотел оставаться без документов, тем более что пропуск на работу тоже был в барсетке, так что я отвез Павлу домой, помог уложить детей, которые никак не хотели успокаиваться, и поехал обратно.

– Во сколько это было?

– Я не смотрел на часы. Наверное, около двух, как и говорит Екатерина Николаевна. Мы уехали примерно без четверти одиннадцать, дома оказались в районе двенадцати. Пока отпустили няню, пока уложили детей, пока я приехал обратно… Ну да, около двух ночи это и было.

– И что было, когда вы приехали сюда?

– Ничего. – Гриша выглядел удивленным. – Все спали. По крайней мере, в доме было темно и тихо. Барсетка лежала на столике в прихожей. Я ее взял и ушел.

– А как вы попали в дом?

– У меня есть ключи. Это дом моих родителей, почему бы мне и не иметь от него ключей?

– И как так получилось, что они лежали не в барсетке, которую вы якобы забыли здесь?

– Так и получилось. – Гриша вовсе не выглядел нервозным. – Я не ношу ключи в барсетке. Они всегда лежат у меня в кармане. Там ключи от машины, от нашей квартиры и от родительского дома.

– Внушительная, должно быть, связка, – заметил Бекетов.

– Да, но мне так привычно. – Гриша сунул руку в карман, надо признать довольно сильно оттопыренный, и вытащил кожаный чехол, в котором находились перечисленные выше ключи. – Вот, смотрите сами.

– Вы не видели вашего отца, не заходили в галерею и не разговаривали с ним?

– Нет, я вообще не знал, что он ушел ночевать в галерею. Я был уверен, что родители наверху, в спальне, но старался не шуметь, чтобы не потревожить их гостей.

– Так, вас я тоже убедительно попрошу не покидать Москву, – сказал Бекетов сухо.

– Я и не собирался ее покидать. У меня отца убили. Неужели вы думаете, что я мог бы оставить маму одну в такой ситуации?

– Ладно. Разберемся, – все так же сухо сообщил следователь. – В завершение у меня вопрос ко всем присутствующим. Как вы считаете, кто и почему мог убить Эдуарда Киреева?

Лена с невольным вниманием всмотрелась в лица собравшихся в гостиной людей. У нее самой не имелось ни малейшего представления, кто и почему мог желать зла такому чудесному человеку, каким был Эдик. Однако его все-таки убили. И ее муж Виктор Дорошин был уверен, что незадолго до смерти обычно веселый и жизнелюбивый Эдик был чем-то встревожен. Однако сейчас муж молчал, сохраняя непроницаемое выражение лица.

– Я знаю!

Лена вздрогнула и во все глаза уставилась на воскликнувшую это Нину Невскую. Все остальные тоже перевели взгляд на молодую женщину, выглядевшую сейчас крайне взволнованной.

– Я знаю, – повторила она с горячностью. – Его убил портрет. Как и Володю, его убил потрет. Эти картины прокляты! Обе!

Нервный и суматошный выдался день. Впрочем, после случившегося ожидать другого было глупо. Как только полиция наконец уехала, все обитатели дома на улице Левитана расположились в гостиной. Татьяна лежала на одном из диванов, закрыв лицо руками, Нина пристроилась рядом с ней, периодически гладя ее по руке.

Вадим Горелов сидел в кресле, во втором расположился бледный, с дрожащими губами Гриша, Дорошин стоял у окна, глядя сквозь стекло на разыгравшийся на улице дождь. Лена облюбовала себе кресло-качалку у не работающего сейчас камина. Все молчали, погруженные в тяжелые мысли. Первым молчание нарушил Дорошин.

– Давайте соберем факты, – сказал он, поворачиваясь ко всем собравшимся. – Наверняка каждый из нас знает что-то, способное пролить свет на случившееся. Я не собираюсь подменять собой полицию, но кое-какой опыт у меня есть, и сейчас он явно нелишний. Начну с себя. За все годы, что я знаком с Эдиком, я всегда знал его как очень жизнерадостного человека. Он всегда балагурил. Но не в этот раз. С момента встречи мне казалось, что он чем-то встревожен. Вчера вечером он подтвердил, что это так.

У Лены перед глазами встала картинка того, как ее муж и Киреев о чем-то переговариваются, стоя у кустов шиповника. И лица у обоих… Серьезные лица…

Гриша встрепенулся.

– Что он вам сказал?

– Да в том-то и дело, что ничего, – вздохнул Дорошин. – Вокруг два десятка гостей. Разумеется, обстановка не располагала к серьезному разговору. Эдик только сказал мне, что у него сложилось четкое ощущение, что за его домом установлено наблюдение. Более того, в нем что-то ищут.

– Ищут? В нашем доме? – Гриша, похоже, растерялся. – Но что?

– Понятия не имею. И Эдик тоже не знал. Впрочем, с учетом, что он всю жизнь занимался предметами искусства и антиквариатом, скорее всего, искали что-то из этой сферы. Вряд ли Эд хранил дома бриллианты или другие ценности, да и к военным тайнам, которые чисто теоретически могли заинтересовать кого-то, не имел допуска. Таня, в последнее время твой муж покупал какие-то новые картины или что-то подобное?

Татьяна отняла руки от лица.

– Нет, – покачала головой она. – У нас не было свободных денег. Все, что имелось, мы вложили в покупку дома и ремонт, так что все остальное стало нам недоступно. Эдик успокаивал меня, что временно. Впрочем, меня все это вообще никогда не интересовало.