– Жозефина у нас самка, видишь шесть сосков у нее на туловище?

Пользуясь близостью существа, министр тщательно его разглядывает. Ему бросается в глаза удлиненная морда, круглые черные глаза навыкате и особенно широкие остроконечные уши с бороздками внутри.

– Можешь с ней поболтать, у нее тончайший слух, она улавливает тишайший шепот.

– Ну, что же… Бонжур, Жозефина.

В ответ существо издает негромкие крики, что-то среднее между обезьяньим бурчанием и птичьим чириканьем.

– Что ответила мне твоя Жозефина?

– Что она голодна. Я установила для нее дозатор сухого корма, но она предпочитает целые фрукты. Покорми ее, если хочешь.

Алиса указывает на ящик с зелеными яблоками. Министр берет одно и просовывает между белыми прутьями клетки. Жозефина ловко хватает яблоко зубами и помогает себе длинными пальцами задних конечностей: держит его и с довольным видом жует.

Доев яблоко, гибрид издает клекот. Министр протягивает ему еще одно зеленое яблоко.

– Я под сильным впечатлением… – бормочет он.

Насытившаяся Жозефина упархивает вглубь вольеры. Министр потрясен крылатой обезьяной.

– От летучей мыши у нашей Жозефины не только крылья: еще у нее полые, то есть облегченные кости. На большой высоте, где снижено давление, у нее не нарушается дыхание. Пища ее привлекает, естественно, своеобразная: кроме плодов и цветочков, она не брезгует мелкими птицами и крупными насекомыми, служащими ей источниками белков. В проекте «Метаморфоза» занимаются организмом во всей его полноте, это очень далеко от пришивания конечностей, которым занимались герои научно-фантастических романов начала двадцатого века.

– А как у Жозефины с сонаром, при помощи которого летучие мыши ориентируются в темных пещерах? – интересуется Бенджамин, еще не оправившийся от потрясения.

– Сонар на месте. То же самое с Эженом: у него не только плавники, но и гладкая безволосая кожа, как у дельфина, и большой объем легких, позволяющий надолго нырять.

– Как насчет Марии-Антуанетты?

– Плюс к лапам с когтями и к длинным резцам у нее есть осязательные волоски – усики, позволяющие улавливать малейшие вибрации почвы, и острое обоняние, облегчающее поиск пищи. Она тоже может подолгу обходиться без воздуха под землей.

– Чем же питается эта твоя подземная Мария-Антуанетта?

– Тем, что находит в земле, главным образом червяками, корешками, грибами.

Жозефина не сводит глаз с человека, побаловавшего ее любимым лакомством.

– Писатели-фантасты прошлого тоже придумывали гибридных людей, но у них они оказывались рабами. У меня совершено другая цель: создать для нас соседей… или наследников, – говорит Алиса.

Министр внимательно рассматривает летучую обезьяну с длинными светлыми крыльями.

– Что будет, если в один прекрасный день выяснится, что здесь происходит? – спрашивает он.

– Может быть, тогда люди возьмутся наконец за ум?

– Нет, они еще сильнее ужаснутся и еще больше тебя возненавидят, – возражает Бенджамин с обреченным видом.

Летучая обезьяна, расправившаяся с яблоком, застывает прямо перед министром и протягивает ему свою гибкую, как рука, ногу стопой кверху, будто просит добавки.

– Не иначе, Жозефина принимает тебя за постоянного подносчика яблок, – смеется Алиса. – Получив лакомство один раз, она ожидает его на регулярной основе.

Министр и гибрид долго смотрят друг на друга. Потом Жозефине надоедает служить объектом любопытства, а может, ей не терпится получить третье яблоко: она просовывает между прутьями вольеры ногу, хватает Бенджамина за руку и впивается в нее клыками.

Мужчина вскрикивает от боли.

– Прекрати, Жозефина! – кричит Алиса. – Немедленно перестань!

Гибрид послушно выпускает руку министра, тот отбегает от вольеры, сжимая укушенное место.

Алиса отводит его к раковине в углу, чтобы он промыл рану, приносит дезинфицирующее средство, бинт и компрессы.

– Слюна может вызвать воспаление, лучше дезинфицировать укус спиртом.

Она промывает рану.

– Понимаешь теперь, почему я столько ждала, прежде чем показать их тебе? Сначала нужно было лучше изучить их психологию, реакцию на незнакомых людей. То, что сейчас произошло, – всего лишь коррекция привыкания: она укусила тебя, как маленькая девочка укусила бы взрослого, отказывающего ей в конфетах.

Бенджамин вовсе не уверен в ее правоте.

– Вряд ли я смогу долго сдерживать любопытных после разоблачений Мартинеза. Эту лабораторию придется очистить.

– В каком смысле «очистить»? – с подозрением спрашивает Алиса.

– Я пришлю команду из доверенных людей, офицеров секретных служб, умеющих работать в подобных ситуациях и держать язык за зубами.

– Что будет с Эженом, Марией-Антуанеттой и Жозефиной?

– Не представляю, как можно их скрыть. Всегда найдется журналист с желанием проверить, что за «монстра» видел Диего Мартинез. Одной круглосуточной охраны будет недостаточно. Рано или поздно какой-нибудь журналист найдет способ обмануть ее бдительность.

– Ну так пришли полицию!

– Чем больше людей будет осведомлено, тем выше риск, что кто-нибудь так или иначе сюда проникнет. Никогда нельзя недооценивать силу любопытства. Чем больше охраны, тем выше ценность охраняемого объекта и тем подозрительнее секрет. А значит, больше людей, рвущихся все разузнать.

– Что же ты предлагаешь? – спрашивает Алиса, бинтуя другу руку.

– Мои «чистильщики» размонтируют твою лабораторию и все отсюда вывезут. Вся документация будет уничтожена. Что касается твоих гибридов, то, увы, в отношении них придется прибегнуть к эвтаназии.

– Об этом и речи быть не может! – возмущенно кричит Алиса.

Министр выдерживает паузу и гнет свое:

– Я не предлагаю тебе прекратить исследования, наоборот: я разрешу тебе их продолжить. Но иначе и в другом месте, в лучших условиях. А для этого тебе придется распрощаться с музеем и с этими тремя… черновиками.

– Эжен, Мария-Антуанетта и Жозефина – не «черновики»! – цедит сквозь зубы Алиса.

Но тон Бенджамина безапелляционен.

– Пойми, Алиса, твои «морские свинки» внушают страх, стоит их найти – а я вынужден тебя уверить, что их вот-вот найдут, – и тебя линчуют или в лучшем случае упекут в тюрьму. Если ты отвергнешь мое предложение, то не только столкнешься с человеческой мстительностью, но и предстанешь перед судом. Я уже не смогу тебя спасти.

– Я не боюсь, – храбрится Алиса.

– В тюрьме или в могиле ты уже не сможешь продолжать свои исследования!

– В могиле? – переспрашивает молодая женщина.

– Мало тебе одного покушения? – сердится Бенджамин. – Коллега, министр внутренних дел, предупредил меня о пугающей переписке в Даркнете. Набралось уже несколько человек, собирающихся положить конец твоим экспериментам… радикальным способом. В следующий раз тебе может не повезти, не всякий убийца настолько неуклюж. Поверь, лучше продолжить твою работу в другом месте.

Алиса взвешивает его доводы и, тяжело дыша, бормочет:

– Погоди, я правильно поняла, что пуля снайпера может настигнуть меня где угодно?

– Правильно. Но у меня возникла идея. Есть одно местечко, где ты будешь в безопасности. Это неблизко, но доверься мне: я не позволю, чтобы ты «покончила с собой», как произошло с твоим прославленным предком.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: Пауль Каммерер

Однажды американский писатель Артур Кестлер[5] решил написать книгу об ученых-обманщиках. Он опросил ученых, заверивших его, что наиболее жалкий обман позволил себе Пауль Каммерер. Этот австрийский биолог сделал свои главные открытия в 1922–1929 гг. Красноречивый, обаятельный и пылкий Каммерер утверждал, что «любое живое существо способно адаптироваться к изменениям среды, в которой обитает, и передавать эти свои новые свойства потомству». Эта теория, родственная «трансформизму» Жана-Батиста Ламарка[6], идет вразрез с теорией Дарвина, считавшего, что выживает только особь, уже родившаяся адаптированной. Для доказательства обоснованности своих утверждений доктор Каммерер демонстрировал впечатляющий эксперимент. Он брал горных жаб, привычных к сухой холодной среде, и помещал их во влажную жару. Жабы, обычно спаривавшиеся на земле, стали спариваться в воде. Чтобы не соскальзывать с мокрых самок, самцы отращивали на пальце черный бугорок и цеплялись им за самок при спаривании. Эта благоприобретенная особенность передавалась потомству, рождавшемуся уже с этим черным бугорком на пальце. Жабы сумели измениться и приспособиться к новой среде.