Но прокурор говорит: «Неправильно». И обосновывает: по закону престарелые родители подлежат прописке к детям, независимо ни от чего, в том числе и размеров жилой площади.

Но одно дело дать ответ, а другое — добиться восстановления прав, для чего, в сущности, и приходит посетитель. Забегая вперед, скажем, что женщину прописали к дочери.

Следующая посетительница — совсем молодая женщина. Она рассказывает, что окончила профессионально-техническое училище, незадолго до этого вышла замуж, теперь ждет ребенка, а жилья ни у нее, ни у мужа нет. Жили в общежитии. Думали получить место и в общежитии завода, на который ее направили после учебы. Но не тут-то было. Администрация отказала не только в общежитии, но и вообще в приеме на работу. «Только еще нам не хватало иметь дело с беременными!»

На глазах посетительницы слезы. Она вытирает их ладошкой, по-детски.

Прокурор успокаивает посетительницу, а затем снимает телефонную трубку, звонит на завод и предлагает принять молодую женщину на работу, предоставить ей место в общежитии. «Знайте, что по нашему закону те, кто отказывает женщине в приеме на работу из-за того, что она беременна, привлекаются к уголовной ответственности», — завершает он нелицеприятный разговор.

…В прокуратуре города заканчивается рабочий день, убираются в стальные сейфы папки с делами, запираются кабинеты, но один из прокуроров не уходит домой — остается на вечернее дежурство. В случае необходимости к нему всегда может обратиться за советом или за разъяснением дежурный следователь, входящий в состав оперативной бригады, несущей свою тревожную круглосуточную вахту в Главном управлении внутренних дел Леноблгорисполкомов. Помимо следователя в бригаду входят также судебно-медицинский эксперт, специалист-криминалист из научно-технического отдела, инспектор уголовного розыска. В таком составе бригада выезжает на место происшествия. Но если у следователя возникают вопросы криминалистического характера, он всегда может посоветоваться со старшим следователем, который хотя и находится дома, но никуда без надобности не отлучается от телефона: тоже дежурит! Но о следователях наш разговор еще впереди…

Проходит ночь, а утром вновь оживает старинный особняк на улице Якубовича и в кабинеты приходят люди в форме, у которых на петлицах сверкает эмблема — щит и меч.

Строгая доброта

Был обычный рабочий день. В дверь осторожно постучали.

— Можно?

— Войдите.

В кабинет начальника отдела по делам несовершеннолетних Ленинградской городской прокуратуры Л. А. Осённовой вошел молодой человек в погонах курсанта военного училища.

— Здравствуйте, Лидия Александровна! Не узнаете?

— Лицо вроде бы знакомое… даже очень…

— Я — Голубев.

— Голубев? Ну как же! Теперь узнала… Сколько времени прошло с тех пор, как мы с вами встречались?

— Три года.

— Да, верно. Три года!

Осённова вспомнила о том, что столкнуло тогда ее, начальника отдела по делам несовершеннолетних, и этого юношу, ныне представшего перед ней в облике бравого курсанта.

Прокуратура Куйбышевского района расследовала уголовное дело о разбойном нападении на гражданина Н., совершенном группой подростков. Среди них был и Голубев. Осённовой пришлось тоже заниматься этим делом, потому что уж слишком много было за Голубева ходатайств. Обращались с места работы отца, матери, из других организаций, просили не судить Голубева, передать его на поруки. Но Осённова твердо стояла на своем: никаких снисхождений. Судить! Ведь что такое взять на поруки? Это значит, что виновного освобождают от наказания, связанного с лишением свободы, а подчас и вовсе от суда. Перевоспитание его берет на себя коллектив предприятия или учреждения, общественность. Мы знаем немало примеров, когда берущие на поруки серьезно относятся к своим обязательствам. Но бывает, к сожалению, и другое. Обратившись с ходатайством о передаче виновного на поруки, добившись удовлетворения просьбы, в коллективе тут же забывают о своем подопечном, контроль за его поведением не осуществляют или делают это формально.

Но в истории с Голубевым даже не это заставило Лидию Александровну Осённову ответить ходатаям отказом. Уж слишком серьезным был проступок парня.

— Да, Лидия Александровна, это вы настояли, чтобы меня судили, — сказал Голубев, словно угадав, о чем думает прокурор. — Хотя я лично не грабил, не избивал того человека, а только «стоял на страже», следил, чтобы не помешали прохожие. Суд приговорил меня к двум годам лишения свободы.

— И теперь вы пришли, чтобы высказать мне свою обиду?

— Что вы, Лидия Александровна! — воскликнул Голубев. — Я пришел, чтобы сказать вам… спасибо. Да, да, не удивляйтесь. Спасибо за урок, который я получил на всю жизнь. Вы были правы: не судить меня было нельзя. Но только понял я это не на суде, а позже — в колонии. А вначале был, конечно, убежден, что не виноват. Ведь грабили они, мои товарищи…

— Так называемые товарищи, — поправила его Осённова, — которые подговорили вас бросить школу, чтобы бесцельно бродить по улицам, научили пить водку…

— Совершенно верно. И все-таки я считал себя лучше их. Ведь я не избивал, не грабил, а просто смотрел. И как злился тогда на вас, когда вы называли меня малодушным, трусом, считали еще более опасным, чем те ребята. И только потом осознал свою вину. Я ведь мог повлиять на своих дружков, остановить их, не допустить преступления, а вместо этого спокойно ушел вместе с ними, оставив на холодной земле раздетого, избитого человека.

— Значит, вы осудили свой поступок?

— Не только. Я решил изменить свою жизнь. Как видите, теперь я курсант военного училища, хочу стать кадровым военным.

Долго продолжалась беседа, а когда Голубев ушел, Лидия Александровна задумалась: вот они, плоды строгой доброты! Человеку нужно верить. Верить в возможность его исправления. Но в исправление не путем освобождения от наказания, а именно в результате наказания. Потому что нередко только оно, это «горькое лекарство», способно окончательно «излечить» человека.

В наши дни еще совершаются преступления, которые в соответствии с законом квалифицируются как грабеж, разбой, хулиганство. Но если сопоставить то, что скрывалось за этими определениями три-четыре десятка лет тому назад, с тем, что имеется сегодня, сразу бросается в глаза резкая разница в существе, масштабах и происхождении правонарушений.

В первые годы жизни Советского государства воровство, налеты и грабежи носили характер стихийного бедствия. В городе орудовали банды. О некоторых из них мы уже рассказывали. С большими трудностями приходилось выкорчевывать массовое хулиганство и бандитизм. Но уже в середине тридцатых годов с этим видом преступлений в основном было покончено. Последнюю бандитскую шайку в Ленинграде ликвидировали в 1934 году. Это была шайка бандитов-хулиганов, которая терроризировала трудящихся Володарского (ныне Невского) района. Ее возглавляли братья Шамогайловы, лишенцы, бежавшие из мест высылки. Организовав вокруг себя всякий сброд — остатки деклассированного элемента, они грабили людей, избивали, а порой и убивали передовых рабочих, комсомольцев. Когда члены шайки были арестованы, коллективы заводов Невской заставы потребовали самого строгого наказания хулиганов и бандитов. 17 июня 1934 года состоялся суд. Пять человек были приговорены к расстрелу, остальные тоже понесли заслуженное наказание.

Нынче нет и не может быть таких организованных преступных формирований, какие существовали в двадцатые годы. Хотя и теперь еще некоторые молодые люди, особенно подростки, совершают преступления в группе. Но преступная деятельность такой группы ограничивается совершением в основном какого-либо одного преступления. Да и состав этих групп свидетельствует не о преступной сути их участников, а скорее о неумении найти себе занятие, разумно организовать досуг, о неверно понимаемом чувстве долга, товарищества. Все это позволяет органам правопорядка не только своевременно разобщить и ликвидировать подобного рода группы, но и быть уверенными в возможности полного исправления и перевоспитания их участников.