Самого его интересовала главным образом выпивка. Дня не проходило, чтобы руководящий не был пьян. В разгар рабочего времени он нередко уходил к себе в конторку и прикладывался к бутылке. Выпив, шеф-повар запирал в конторке дверь и укладывался спать.

Спиртное он доставал через мужа хлеборезчицы Евдокии Вишняковой.

С Григорием Вишняковым Никифоров когда-то работал в одной столовой: он, Никифоров, — поваром, Вишняков — булочником. Вишняков был под стать своему дружку. В Петербург он приехал мальчишкой и поступил учеником к булочнику Селиверстову. Это было в 1906 году. До 1924 года Вишняков работал в частных пекарнях, а в 1924-м нашел компаньона и открыл вместе с ним собственное заведение, где выпекал булки, сайки и калачи. Но кончился нэп, частные булочные прекратили свое существование, и Григорий стал работать булочником на 1-м государственном хлебозаводе. В 1940 году Вишнякова судили за кражу сливочного масла и приговорили к одному году лишения свободы.

Из заключения он вышел в начале войны — в августе 1941-го. Работал в столовой, а затем, когда многие предприятия общественного питания из-за отсутствия продуктов, воды и света закрылись, никуда устраиваться не стал. Занялся спекуляцией водкой и спиртом, которыми его снабжал некий Грапман. Работая сварщиком в автопарке треста очистки города, Грапман получай для подогрева карбюраторов спиртовую пасту, но в дело ее не употреблял, а оставлял для обмена на продукты.

Шеф-повар Никифоров расплачивался с Вишняковым за спиртное пшеном, рисом, шпиком, которые брал из кладовой. Кроме того, Вишняков в столовой кормился, получая обеды без всяких карточек.

— Ты, Гришка, держись возле меня, — говорил с важностью Никифоров, останавливаясь около хлебавшего суп Вишнякова и пошевеливая короткими толстыми пальцами. — За моей спиной тебе никакая блокада страшна не будет…

И, повернувшись, шел дальше. А Вишняков с уважением смотрел на его спину. Спина у Никифорова действительно внушала доверие. Она была широкая, плотная. Одним словом, надежной казалась Вишнякову эта спина.

…Следственные органы установили, что из столовой было похищено около 15 тонн нормированных продуктов, Помимо этого, за счет «экономии», под которой подразумевалось разбавление пищи водой, преступники создали в кладовой излишки продуктов, шедших на обмен. Любовница Никифорова Лебедева без конца приобретала платья, модельные туфли, жакетки, золотые серьги, кольца.

Следователей, естественно, заинтересовало: как же так все получилось? Почему в течение длительного времени Никифоров и Лебедева могли безнаказанно расхищать народное добро? Почему никто не схватил их за руку? А работники районного треста столовых? Ведь на предприятиях торговли и общественного питания регулярно проводятся ревизии…

Следственные органы установили, что, во-первых, длительное время трест никаких ревизий не проводил: мол, блокада. Тяжелые условия. Ни света, ни топлива. Какие уж тут ревизии! А во-вторых, некоторые работники треста сами были связаны преступной ниточкой с хищниками. Что же касается персонала столовой, то он молчал по простой причине: добрая половина состояла из «своих» людей. Судомойкой работала тетя Лебедевой — Татьяна, ночной уборщицей — другая тетя, Анастасия. Каждый старался урвать кусок из норм, полагающихся столующимся. Анастасия каждое утро, выходя из столовой, выносила под своим широким пальто продукты.

Моральное падение всех этих людей началось не сразу. Оно происходило постепенно. Старший бухгалтер треста К. А. Ивановская, например, заходя в столовую «попить чайку», сперва получала от Никифорова и Лебедевой (сверх положенного) то кусочек масла, то конфетку. Но аппетиты растут. Когда в один из декабрьских дней 1941 года Никифоров подошел к ней и предложил взять уже не маленький кусочек масла, а целый кусок, Ивановская покраснела, но не сказала: «Не надо!» После этого она стала уже систематически брать из столовой продукты. Обнаглела настолько, что часто не сама приходила к Никифорову, а присылала свою мать, и та выносила из столовой сумки, набитые продуктами.

— Если я вначале брала продукты, чтобы поддержать свою семью, — говорила Ивановская на допросе, — то потом делала это уже по привычке. К тому же, оказавшись тесно связанной с другими преступниками, я не имела силы воли, чтобы вырваться из затянувшей меня паутины…

Идя по следам матерых хищников, работники прокуратуры и милиции установили, что в преступную шайку были втянуты и заместитель старшего бухгалтера Лаптева, и кладовщик Пузанова, и агент по снабжению Унгефухт.

Последний действовал первоначально сам по себе. Но когда Ивановская обнаружила по накладным, что он не оприходовал большое количество цыплят, между ними произошел с глазу на глаз разговор, который окончился тем, что прожженный жулик Унгефухт стал «работать» на всю шайку. Получая продукты для столовых треста, он кое-какие из них не оприходовал, а доставлял в столовую на улице Герцена, где их растаскивали в своих корыстных целях: Никифоров — чтобы приобрести спирт, водку и папиросы, Лебедева — чтобы купить еще одно платье, плюшевую жакетку или золотое кольцо, Ивановская — чтобы тоже приобрести ценности и дорогие вещи.

Чтобы скрыть недостачи и излишки, преступники совершали всевозможные махинации. Кладовщица Пузанова делала в накладных приписки. Унгефухт умышленно не вел книги учета документов. Когда замещавшая его одно время сотрудница завела такую книгу, он не стал ее заполнять и вскоре выбросил.

Преступники отпирались. Чтобы уличить их, следственным органам пришлось производить ревизии, бухгалтерские экспертизы. Были изучены старые квитанции, счета, доверенности, накладные. Целый том в следственном деле заняли сличительные и сводные ведомости недостач и излишков.

Следствие интересовало, в частности, чьей рукой сделаны многочисленные приписки в накладных. На графическую экспертизу поступило 46 квитанций, показавшихся подозрительными. Для удобства графологов записи в этих квитанциях, сделанные, по мнению следователей, позднее, были обведены красным карандашом. Исследовав квитанции, эксперты пришли к выводу о том, что слова, обведенные красным карандашом, во всех 46 квитанциях действительно появились позднее. Почерк соответствовал почерку кладовщицы Пузановой.

Припертые к стене неопровержимыми уликами, преступники сознались, чго занимались хищениями продуктов на протяжении длительного времени.

Да, были шкурники, воры, но абсолютное большинство работников общественного питания в годы блокады работало честно. Нелегко им приходилось, но даже в самые тяжелые дни они старались приготовить для людей горячую, хоть сколь-нибудь калорийную пищу. Не шла вода из водопроводных кранов — ее привозили в бочках прямо с Невы. Не было топлива — работники столовых разбирали старые деревянные дома, сараи. В пищу шли суррогаты: казеин, шроты, соя. Эти названия ничего не говорят людям, выросшим после войны, но хорошо знакомы их дедам и отцам. В меню немалое место занимали такие блюда, как щи из крапивы, из лебеды, дрожжевые супы. Тысячи людей были спасены от голодной смерти благодаря общественным столовым и самоотверженности работавших в них поваров и их помощников, официанток, буфетчиц. С благодарностью называют ленинградцы имена многих из них.

Но такие, как Никифоров, Лебедева, Ивановская, заслуживают лишь презрения.

На суде выступила прокурор Лунина. Она сказала:

— Перед вами, товарищи судьи, группа людей, занимавшихся в условиях блокады Ленинграда расхищением продовольствия. В то время, когда население голодало, когда многие получали норму хлеба в сто двадцать пять граммов, они протягивали к этому хлебу свои жадные руки. Тот же Никифоров заявил цинично: «Я был сыт, похищал продукты с одной целью — чтобы выпить…» Требую самого сурового приговора для преступников…

И он был вынесен, суровый и справедливый приговор военного времени — такой, какой только и заслуживали эти потерявшие честь и совесть алчные люди, которые в лихую годину наживались на чужом горе.