Весной 1487 года «по первой воде» в Новгород прибыли ганзейские купцы. Многие постройки, в том числе церковь св. Петра, к тому времени сильно обветшали и нуждались в капитальном ремонте. Чтобы выгадать средства для ремонтных работ, обитателям подворья пришлось согласиться некоторое время обходиться без священника[140]. Однако основную проблему представляло массовое выселение из Новгорода именитого купечества и житьих людей, предпринятое по приказу Ивана III в тот период[141]. В результате депортации произошло резкое сокращение того социального слоя, от которого зависело успешное функционирование новгородскоганзейской торговли. Московские посадские люди, переселившиеся в Новгород по воле великого князя, не имели опыта ведения торговли с западноевропейскими странами, достаточных капиталов, прочных партнерских отношений, необходимых для осуществления кредитных операций; они мало что знали о новгородско-ганзейской «старине» и зачастую не могли преодолеть настороженности к «поганым латинянам»[142]. Искусственно созданный дефицит торговых партнеров вынуждал администрацию Немецкого подворья ограничивать число его постояльцев. В феврале 1488 года, например, магистрат Нарвы обратился в Ревель с просьбой отменить решение хофескнехта о выдворении шестерых ее граждан, действовавших в качестве посредников ганзейцев[143]. С той же проблемой столкнулся уроженец Нарвы Гартлеф Пеперзак, которому удалось добыть себе место на подворье лишь благодаря своим заслугам на дипломатическом поприще, при этом на условиях повышенной платы и клятвы в непричинении ущерба прочим его обитателям (№ 76).
Устранение из Новгорода местного купечества и наплыв людей «с Низу» создали благоприятные условия для дальнейшего наступления на новгородско-ганзейскую «старину». В ноябре 1488 года наместники распорядились производить повторное взвешивание завозимых ганзейцами соли и мёда, что дало ганзейцам основание говорить о нарушении ими договорных обязательств (jеgen den crusbreff)[144] и даже помышлять о закрытии подворья[145]. В 1489 году в Новгороде существенно возросли «весовые деньги» («весчее»), взимавшиеся при взвешивании ганзейских товаров. Похоже, что подобной мерой власти пытались компенсировать падение доходов от «заморской» торговли, которые из-за депортации купцов, нарушений «старины», уменьшения числа прибывавших в город иноземных купцов не переставали сокращаться. В ганзейском письме мы читаем, что великий князь сдал в аренду весы церкви Иоанна на Опоках двум весовщикам, из чего следует, что взымание «весчего» с ганзейцев являлось государственной монополией (№ 75), а, значит, и его повышение совершалось московскими властями в интересах казны.
На протяжении почти всего XV века поводом для русско-ганзейских преткновений являлись «наддачи» (Upgift), шкурки, прилагавшиеся к партиям пушнины, и «колупание» (bekloppen) выставленного на продажу воска, которое позволяло установить его качество. Ганзейцы настаивали на их сохранении, ссылаясь на случаи мошенничества, когда в партии дорогих мехов обнаруживались дешевые, искусственно растянутые, выщипанные или же составленные из лоскутов шкурки (№№ 1, 2), а внутри вощаных кругов камешки, шишки и прочий мусор («фальшивый воск» № 2)[146]. В ответ на это русские купцы вменяли ганзейцам в вину слишком большие куски воска, изымавшиеся при «колупании», или увеличение числа шкурок в «наддачах»[147]. На этом основании новгородские наместники в 1494 году волевым решением отменили обе эти привилегии ганзейцев, оставив без внимания их просьбы «строго придерживаться крестоцелования и оставаться при старине» (№ 79).
В 80–90-х годах XV века новгородско-ганзейская «старина», объективным образом изменявшаяся под воздействием перестройки механизма торгового обмена, стала испытывать деструктивное воздействие со стороны административно-правовых структур, утвердившихся в Великом Новгороде после его перехода под руку великих Московских князей. Ганзейское право представляло собой свод нормативов, выработанных ходом развития ганзейской торговли и санкционированных съездами представителей ганзейских городов (ганзетагами), которым передоверялся и третейский суд[148]. Западноевропейские государи предоставляли ганзейцам привилегии (или отменяли их), оказывали защиту от внешней угрозы, но не определяли правил ведения торговли, не вмешивались в «дела купцов»[149]. Великий же князь Иван III нарушил эту традицию, когда при разработке условий торгового мира 1487 года начал менять «старину», породив в душах ганзейцев скепсис и неверие в долговечность достигнутых соглашений[150]. Новгородские «выводы», осуществленные великим князем вне связи с торговой политикой, подорвали социальный фундамент торговли ганзейцев в Новгороде, а введение принудительного завешивания меда и соли, отмена «колупания» и «наддач», осуществленные в разрез с недавно принятым договором, показало отсутствие у русско-ганзейских отношений надежных правовых гарантий.
Изменения коснулись и традиционного порядка урегулирования русско-ганзейских противоречий. Ход переговорного процесса и его результаты теперь напрямую зависели от волеизъявления Московского государя, что существенно снижало оперативность согласований и качество принятых решений. Еще в 1478 году великий князь передал все ганзейские дела в ведение своих наместников. Они разбирали все спорные вопросы, причем теперь свидетельство ганзейца считалось действенным лишь при подтверждении его кем-то, кто действует «на московитском праве» (№ 75). Ганзейцы неоднократно жаловались на медлительность должностных лиц в решении проблем ганзейской торговли (№№ 75, 77, 82) и на их мздоимство (№ 80–81, 86). Все это и впрямь имело место, как и обязательность исполнения великокняжеской директивы. С учетом размеров Московского государства это обстоятельство не могло не сказаться на темпах ведения дел. Волеизъявление государя не могло быть нарушено, а потому просьбы ганзейцев об устранении нововведений просто оставлялись под сукном. Вопросы повседневности, не требовавшие санкции великого князя, как то починка ограды подворья (№ 80), решались, по-видимому, без особых проволочек. Наместникам, по сути, было делегировано право видоизменять «старину» в рамках, определенных государем, которым они и пользовались по своему усмотрению. Купцы с Немецкого подворья поэтому были убеждены, что в их настоящих бедах повинны лишь новгородские власти, которые придумывают все новые неприятные новшества (№ 79), и уповали на справедливость великого князя (№ 81).
Наместники не раз заявляли ганзейцам, что намерены соблюдать договоренности (крестоцелование) «по старине» (№№ 79, 80), особенно в отношении «чистого пути» (№ 80), однако массированное внедрение авторитарного начала в его «московитском», «военно-служилом» (А. Ю. Дворниченко), исполнении в сферу русско-ганзейской торговли усугубило ее кризисное состояние. В 1489 году ревельские ратманы с горечью признавали, что «даже если подворье и будет задумано обычной величины, купцов, как в старину, там не соберется»[151]. Пессимистический прогноз оправдался, и спустя полгода, в начале весны 1490 года, те же ревельцы констатировали: «Торговля в настоящее время все слабеет и является обременительной»[152].
