А зданий внутри подворья имелось немало. Среди них были жилые помещения с общей горницей для проведения собраний (штаб), комнатой управляющего (хофескнехта), спальными отсеками, столовой, кухней; отдельно располагались склады, пекарня, баня, пивоварня, помещение для проверки качества воска, тюрьма и кабак. Содержание питейного заведения являлось прерогативой хофескнехта, который за свои услуги жалования не получал, но мог пользоваться доходами с продажи пива (№№ 35, 37, 49). Предметом особой заботы обитателей подворья являлась церковь святого Петра, о которой известно уже с XII века и которая, судя по сюжету «Повести о посаднике Добрыне»[84], не у всех новгородцев вызывала одобрение. Это была единственная каменная постройка подворья, и если для ремонта деревянной ограды и ворот привлекались русские мастера (№ 56), то каменщики для приведения в порядок церковного здания приглашались из ливонских городов (№ 31). И не из-за отсутствия в Новгороде мастеров, а для того, чтобы сохранить в тайне внутреннее устройство церкви, которая служила не только культовым целям, но была также местом хранения наиболее дорогих товаров. Для этой цели, скорее всего, отводилось верхнее, чердачное, помещение церкви с окном-дверью, через которое, как это было принято в ганзейских городах, производилась загрузка и выгрузка товаров. Церковь располагалась близ ограды, что как-то натолкнуло воров на мысль перекинуть с тына к верхнему входу доски и вынести из него товары. При церкви существовало кладбище для упокоения тех членов купеческого сообщества, кто оканчивал свои дни в Новгороде.Далеко не все иноземцы и даже не все немцы имели доступ на подворье, которое предназначалось для бюргеров ганзейских городов; просьбы прочих, чаще всего граждан неганзейской Нарвы, на этот счет удовлетворялись в зависимости от решения штабы при условии гарантий со стороны претендента и при повышенном тарифе за проживание. Торговля ганзейцев в Новгороде зависела от сезонов: с апреля, когда начиналась навигация на Балтике, «по первой воде», и до «последней воды» в октябре в город прибывали «летние гости», а зимой их место занимали «гости зимние», более богатые, коль скоро были связаны с пушной торговлей, и потому платившие за постой в повышенном размере (№ 3).

Немецкое подворье являлось центром деловой жизни ганзейцев в Новгороде. Новгородские коммерсанты приходили туда, чтобы присмотреться к заморским товарам, сторговаться с их владельцами, после чего заключить сделку и в знак ее свершения ударить по рукам — истоки этого распространенного в ганзейских областях обычая еще не вполне понятно. Если же договор заключался в городе, как правило, в устной форме, но при свидетелях, продавец и покупатель обязаны были совместно доставить приобретенный товар на подворье и подтвердить факт сделки перед его руководством (№ 4). В XV веке они в обязательном порядке фиксировались в документации подворья, для чего в его штат была введена должность маклера.

Как и всяческая уважающая себя инстанция, Немецкое подворье имело свою администрацию. Довольно долгое время она находилась в стадии формирования, и тогда жизнью подворья руководили «мудрейшие» из числа наиболее уважаемых купцов, уполномоченные штабой, которым вменялось в обязанность представлять их интересы в общении с новгородскими властями, господой, и блюсти традиции ганзейской торговли. Со временем к ним присоединились два старшины-олдермена, которые также избирались купцами на один сезон; они следили за порядком на подворье, решали связанные с ним повседневные проблемы, занимались делопроизводством, привлекая к тому священника церкви святого Петра в качестве писца, и, подобно «мудрейшим», принимали участие в официальных мероприятиях. С XV века по мере усложнения ситуации в Новгороде, о которой будет сказано ниже, и административной «механики» Немецкому подворью стал нужен постоянный и компетентный руководитель, что обусловило появление должности управляющего или хофескнехта, а чуть позже и его заместителя (унтеркнехта). Лица, замещавшие эти должности, не избирались, а назначались магистратами Ревеля (Таллинна) или Дерпта (Тарту), в чьем ведении пребывала новгородская контора Ганзы — не стоит поэтому удивляться, что обитатели Немецкого подворья в своих посланиях неизменно обращаются к «господам», членам магистрата, этих двух ливонских коммун. Оставаясь в Новгороде на протяжении довольно длительного времени, хофескнехт не получал жалования, что отличало его от священника, который хоть и назначался городами, но находился на содержании новгородской ганзейской общины. В качестве своеобразной компенсации хофескнехт располагал возможностью содержать на подворье кабак, судя по всему, весьма популярный также среди новгородцев (№ 37), и обладал «эксклюзивным» правом на торговлю пивом.

Многие стороны жизни Немецкого подворья нам известны благодаря его уставу, шре (скре, шраге). Она имеет семь редакций, относящихся к XIII–XIV векам[85], и содержит предписания, касающиеся ведения торговли, порядка проживания на подворье, администрирования, общения ганзейцев друг с другом и с новгородцами, урегулирования конфликтов. Все проживавшие на подворье обязаны были соблюдать уставные требования: купцы из ганзейских городов делали это в силу своей принадлежности к Ганзе, а прочие — во исполнение собственноручных письменных гарантий (№ 76), что, впрочем, не исключало их нарушений, которые обязаны были пресекать должностные лица. Нормы шры соответствовали содержанию русско-ганзейских торговых договоров, а потому их соблюдение ганзейцами в значительной мере гарантировало стабильность их делового партнерства с новгородцами, тогда как нарушения зачастую создавали почву для трений и конфликтов. Наряду со шрой действовали нормы, которые не были удостоены письменной фиксации в правовом кодексе и договорах, но, тем не менее, выполняли регулятивные функции в качестве обычаев или традиции. Изучение юридических основ новгородскоганзейской торговли имеет длительную историю[86], хотя комплексного изучения всего ее нормативно-правового порядка вкупе с неписанными правилами, подлежащими реконструкции благодаря ганзейской переписке, исследователями еще не производилось.

Немецкое подворье имело свою канцелярию, именуемую в ганзейских документах «шкафом» (schappe) — если иметь в виду реконструкцию канцелярского помещения в ганзейской конторе Бергена, название возникло, скорее всего, из-за обилия находившихся там шкафов с документацией. Архив подворья выглядел, думается, весьма внушительным. Все прибывавшие на подворье и отъезжавшие оттуда купцы подлежали регистрации; фиксировались ассортимент и объемы завезенных товаров, все купеческие сделки и долговые обязательства; в особом ларе хранились документы с предписаниями ганзейских городов и переписка с ними; отдельно содержались послания новгородских властей и письма частных лиц, отдельно — копии документов, оригиналы которых уходили за пределы подворья. Сохранись этот архив, и жизнь Немецкого подворья предстала бы перед исследователями во всей своей полноте, как и многие стороны жизни средневекового Новгорода, но — увы! — архив погиб, и сегодня мы располагаем лишь письмами обитателей подворья, адресованными ганзейским городам, да копиями отдельных документов, изготовленными для той же цели. Судьба архива не вполне понятна. Ганзейцы, проживавшие в Новгороде, его всячески сохраняли и в особо тревожные времена отсылали ревельскому магистрату наряду с драгоценным убранством Петровской церкви (№ 13). Если подворье, такое бывало, в силу каких-либо причин оставалось пустующим, архив опять же переправлялся в Ревель. В кризисные периоды, связанные с насильственными удержаниями ганзейских купцов в Новгороде, они оставались на подворье и имели возможность сохранять это свое сокровище. Однако известен случай, когда все, кто проживал на подворье, оказались в тюрьме, а само оно подверглось разорению и длительное время стояло опустевшим. Это случилось после закрытия Немецкого подворья по приказу Ивана III в ноябре 1494 года, когда, что вполне вероятно, его архив, формировавшийся на протяжении XIII–XV веков, или погиб, или, скорее всего, был вывезен и передан в распоряжение новгородских наместников, которых его сохранность явно не тревожила. Впрочем, результат в обоих случаях един — исчезновение документации Немецкого подворья и невосполнимая утрата для исторической науки.