Потом все это тщательно упаковывали, прикрывая запретные сигареты и водку разными синтетическими невинностями. Казалось, Каракозин всю жизнь занимался именно этим – тогда-то он и смастерил для себя и Башмакова специальные брезентовые баулы-рюкзаки с двойным дном и съемными колесами.

– Если наладить выпуск таких баулов, – утверждал Рыцарь Джедай, – то, учитывая всенародный размах челночества, можно озолотиться! Хватит даже на спонсирование отечественной космонавтики!

– Ты сначала так съезди, чтоб тебе самому хватило! – хмуро заметил Гоша, которого раздражала жизнерадостная ураганность Каракозина. – А колеса тебе во время посадки отломают…

Гоша оказался прав. Колесо отлетело и пропало во время самой первой поездки.

Белорусский вокзал, куда они приехали на «божьей коровке», набитой тюками и баулами, напоминал зону срочной эвакуации: сотни людей несли, тащили, волокли, катили, перли, кантовали, толкали, пихали мешки, коробки, баулы, тележки, рюкзаки, сумки, рулоны… «Челноки» толкались, переругивались, и, хотя у каждого имелся не только билет, но и загранпаспорт, все так торопились к поезду, будто он был самым последним, спасительным, а опоздавших ждала лютая смерть. У одного мужика лопнул мешок – и оттуда посыпались сотни маленьких пластмассовых Чебурашек вперемешку с крокодилами Генами.

– А это для чего? – спросил недовольный Гоша, когда Каракозин вынул из багажника «Победы» гитару с автографом барда Окоемова.

– Для души! – весело ответил Джедай.

– Для души… Машину-то где оставишь?

– В переулке.

– Смотри – сопрут! – предупредил Гоша: после кодирования он стал очень подозрительным.

– Сядут за кражу антиквариата! – парировал Джедай.

– Может, возьмем носильщика? – предложил Башмаков, кивнув на огромные сумки.

– Сами дотащим! – отмел Гоша: после кодирования он стал очень скупым.

Когда, обливаясь потом и не чувствуя рук, они доперли багаж до платформы, штурм поезда был в самом разгаре. Вещи затаскивались через двери, впихивались в окна. Со всех сторон доносилась такая глубинная и богатая матерщина, что Башмаков сразу догадался: прозаики новой волны изучают жизнь исключительно на вокзалах во время посадки на поезд.

– Ведь и не сядем… Четыре минуты осталось! – несмотря на свой опыт, занервничал Гоша: после кодирования он стал тревожно-мнительным.

Рыцарь Джедай с полководческим спокойствием осмотрел весь этот хаос, решительно протиснулся к вагонной двери и стряхнул с подножки мужика, закатывавшего, точно жук-навозник, огромный мешок. Тот глянул на Джедая белыми от ярости глазами.

– С гитарой пропустите! – вежливо попросил Каракозин.

– Ты чево-о?! – закоричневел мужик.

– С гитарой, говорю… – пояснил Каракозин и кивнул на инструмент. – Вещь дорогая! С автографом. Пропустите, пожалуйста!

– Ты чево-о-о?!

– А ты чево-о-о-о?! – визгливо вдруг вмешалась проводница. – Не видишь, что ли, с гитарой человек, пропусти!

Через две минуты вместе со своим нешуточным багажом они уже сидели в купе, а народ все еще продолжал штурмовать поезд. Гоша огорченно оглядывал измазанный при посадке рукав куртки. Каракозин потренькивал на гитаре. Четвертым пассажиром в купе оказался интеллигентный гражданин в толстых очках. Он объявился, когда поезд уже тронулся – и платформа тихо отчалила. С его лица еще не сошел экзистенциальный ужас человека опаздывающего.

– Я, кажется, с вами, – сообщил он и глянул на компаньонов далекими печальными глазами.

– Билет покажите! – потребовал Гоша.

– Вот, извольте… А сумочку можно куда-нибудь поставить?

– Каждый пассажир имеет право быть везомым и везти ручную кладь, – наставительно подтвердил Каракозин.

Ручная кладь представляла собой набитый товаром брезентовый чехол, в котором туристы перевозят разобранные байдарки. В верхнюю багажную нишу запихивали его всем миром.

– Вот так и пирамиды строили! – предположил, отдуваясь, Башмаков.

– В следующий раз дели на две сумки! – хмуро присоветовал Гоша, снова испачкавший только что отчищенный рукав.

– Извините, – смутился очкарик, забился в уголок купе, достал из наплечной сумки книгу под названием «Перипатетики» и зачитался.

Убегающий заоконный – пока еще московский – пейзаж был представлен в основном личными гаражами, слепленными из самых порой неожиданных материалов. Один, к примеру, был сооружен из больших синих дорожных щитов-указателей – и весь пестрел надписями вроде:

– Я где-то читал, – заметил Каракозин, глядя в окно, – что в России птицы, живущие возле прядильных фабрик, вьют гнезда из разноцветного синтетического волокна. Очень красиво получается. Иностранцы за безумные деньги покупают!

– Зачем? – удивился Гоша. – У них там такие же птицы и такие же фабрики.

– Заграничные птицы давно обуржуазились и не понимают прекрасного! – тонко поддел Джедай.

– А я читал, – вмешался Башмаков, – что один человек по фамилии Зайцух построил себе дачу из пустых бутылок.

– Простите, а он случайно не родственник писателю Зайцуху? – деликатно проник в разговор очкарик.

– Не исключено, – кивнул Гоша, давно уже не читавший ничего, кроме секретных инструкций по установке «жучков» и борьбе с ними. – Одни из пустых бутылок городят, другие из пустых слов. Родственнички…

– А не выпить ли нам по этому поводу?! – предложил Каракозин.

Так и сделали. Когда доставали снедь, Башмаков подумал: а ведь по тому, как собран человек в дорогу, можно судить о его семейном положении и даже о качестве семейной жизни! Очкарик достал завернутые в фольгу бутерброды, овощи, помещенные в специальные, затянутые пленкой пластмассовые корытца. Майонезная банка с кусочками селедочки, залитыми маслом и пересыпанными мелко нарезанным луком, окончательно подтверждала: очкарик счастлив в браке. Сам Башмаков и его шурин были собраны, конечно, не так виртуозно, но тоже вполне прилично. Правда, Татьяна положила Гоше в целлофановый пакет побольше фруктов и овощей, но зато Катя снарядила мужа куском кекса, испеченного тещей. А вот Каракозин выложил на стол всего лишь обрубок докторской колбасы, половинку бородинского хлеба и выставил две бутылки водки. Это было явное преддверие семейной катастрофы.

Джедай, умело совпадая с покачиванием вагона, разлил водку в три стакана, которые перед этим с завидной легкостью получил у проводницы. Гоша смотрел на приготовления так, как парализованный центрфорвард смотрит на игру своих недавних одноклубников. А тут еще очкарик невольно подсуропил, заметив, что количество стаканов в некотором смысле не соответствует числу соискателей.

– Ничего-ничего, – успокоил Джедай. – Просто человек на заслуженном отдыхе.

Гоша с ненавистью посмотрел на Каракозина, потом с укоризной на Башмакова, а затем, чтобы не так остро завидовать чужому счастью, достал калькулятор, списки товаров, залез на верхнюю полку и углубился в расчеты.

– За что, товарищи, хотелось бы выпить? – подняв стакан, начал Джедай.

– Вы меня, конечно, извините, – мягко прервал его очкарик. – Но я не очень люблю слово «товарищ».

– Но мы же и не господа! – Башмаков даже осерчал на это занудство, оттягивающее миг счастливого отстранения от суровой действительности.

– Как же к вам прикажете обращаться? – спросил Джедай.

– Мне кажется, самое лучшее обращение, к сожалению забытое, – это «сударь»… – предложил очкарик.

– А еще лучше – «сэр»! – рыкнул сверху Гоша.

– Дорогой сударь… Простите, не знаю вашего имени-отчества… – обратился к очкарику Джедай.

– Юрий Арсеньевич.

– Так вот, дорогой Юрий Арсеньевич, я слово «товарищ» люблю не больше вашего. Кроме того, мы с Олегом Термидоровичем, – он кивнул на потупившегося от приступа смеха Башмакова, – немало постарались, чтобы эту товарищескую власть скопытить. Даже медали за Белый дом имеем. Но в дaннoм конкретном случае никакие мы не господа, не судари, а тем более не сэры. Мы самые настоящие товарищи, ибо объединяет нас самое дорогое, что у нас есть в настоящий момент, – наш товар. Вот я, товар-рищи, и предлагаю выпить за ум, честь и совесть нашей эпохи – за конъюнктуру рынка!