Дорогой Игорь!
Смету получил, благодарю. Сейчас мой подопечный наводит справки в других местах, за что Вы, надеюсь, на него не в обиде. Человек он бедный, как можно догадаться по содержанию книги: из не пенсионеров мемуары сочиняю я один. Короче, в его стремлении сэкономить нет, я думаю, ничего предосудительного. Хотя нет сомнения, что качество в «Эрмитаже» будет наилучшим. (Мой друг Гриша Поляк умудряется сооружать какие-то неслыханные, заведомо коллекционные книги с титульными листами в середине тома и с указанием в выходных данных: «Под…щей…..цией…фа…дского», что должно означать: «Об общей редакцией Иосифа Бродского», но воск подсох от Гришиной медлительности, и буквы отвалились.
Если бы у меня, как у Гладилина, вышла книга с опечаткой на обложке (у Глезера вышла с тремя), я бы любыми способами, вплоть до суда, добивался уничтожения всех экземпляров до единого.
Короче, спасибо. О Виньковецком поговорим при встрече. Статьи в газетах очень нежные, но малопрофессиональные, дочитав, хочется задать вопрос, почему же все-таки удавился такой преуспевающий и разносторонний христианин?
Ждем вас в Нью-Йорке к 10 июля. Это что же, славистская конференция, издательские переговоры, или просто отдых? Где вы намерены жить? Хорошо бы у нас, по принципу «В тесноте, да не в обиде».
Обнимаю.
С.
Пишу в ужасной спешке, без черновиков. Отсутствие времени стало кошмаром моей жизни. Не сердитесь.
* * *
Довлатов — Ефимовым
15 мая 1984 года
Дорогие Игорь и Марина!
От души поздравляю вас обоих [с 25-летием свадьбы] и благодарю за многолетнее ощущение приязни с вашей стороны, которое так помогло мне когда-то обрести минимум уверенности в себе и помогает сейчас защититься от чувства одиночества и безнадежности.
Ваше ровное и неизменное дружелюбие было на протяжении всей моей, так сказать — литературной жизни чуть ли не единственной психологической опорой, а поскольку я и сейчас вижу в литературе единственный смысл своего существования, то и продолжаю относиться к вам с благодарностью и любовью.
Уже здесь, в эмиграции, оказавшись для всех нас редким, даже уникальным примером достоинства, упорства и смирения, вы олицетворяете собой то лучшее, что было в ленинградской жизни, и с чем я не хотел бы расставаться, несмотря на все ссоры, разрывы и перемены в отношениях с людьми.
Мне кажется, уже и сейчас ваши достоинства вознаграждены той завидной атмосферой, которая установилась в вашем семействе, так что в будущем я могу пожелать вам лишь самой полной меры успешности и признания, которых вы заслуживаете.
Надо ли говорить, что мои чувства разделяет вся наша семья, и что они, эти чувства, распространяются, в свою очередь, на всех ваших родных и близких.
Надеюсь, когда-нибудь жизнь предоставит мне возможность выразить свое расположение к вам в действенной и ощутимой форме, а пока мне остается лишь еще раз заверить вас в своем уважении и в своей любви.
Обнимаю вас и жду встречи.
С. Довлатов.
* * *
Довлатов — Ефимову
19 июня 1984 года
Дорогой Игорь!
Получил обе книжки — спасибо. «Жесты» [Barbага Monаhаn. «Dictionary of Russian Gesture»] с ходу отвергнуты радио «Либерти» за внепропагандистский характер и необычный жанр. Я как раз не согласен, пропагандистский момент там есть и может быть выявлен в рецензии, но не устно по радио, а в газете с приведением иллюстраций.
Лешу же обязательно расхвалю недели через три.
Посылаю Вам Риту Бракман [рец. на ее книгу «Выбор в аду»].
Сборник «Мулета» неправдоподобно убог и полон свинства.
Успел ли я рассказать Вам по телефону о таком занятном происшествии? Куба приобрела права на «Компромисс», после чего моему агенту звонил деятель из ФБР и спрашивал, не коммунист ли я? Болван-агент, который, по его выражению, «любит всем показывать кулак», сказал, что это не их собачье дело. В результате возникла сложная переписка с участием нескольких лиц. Все это меня беспокоит, потому что мы с Леной — злостные неплательщики долгов (Меттер!), а во-вторых, у нас нет ни Грин-карты, ни тем более гражданства.
Лена с ребенком уехала на дачу, чему я внезапно обрадовался. Все же слишком много нас в одной квартире. Вам ли этого не понять?
Катя изъявляет пассивную готовность продолжить образование (в неизвестном направлении), чем вызвала с нашей стороны немоту, благоговение и трепет.
Всех обнимаю. Наташу — персонально. Передам ей с вами из Нью-Йорка кучку никчемных, но обольстительных предметов.
Ваш С.Д.
Р.S. Сообщаю Вам, что я перечитал два романа Достоевского, а также «Войну и мир» и 5 рассказов Толстого, и отдаю Толстому (впервые) явное предпочтение за полную безыскусность: «Вслед за глупой жизнью придет глупая смерть». Все же Петр Верховенский — явная и неправдоподобная карикатура, Кириллов — тоже, а Ставрогин — роковая нарисованная на фанере личность. Если бы все было театрально и фантастично, как у Гоголя, тогда другое дело. А так — Верховенский и Кармазинов — придуманные, а Степан Трофимович живой, получается разнородный мир. Все властные, богатые старухи у Достоевского — близнецы, все мальчики и юноши — родные братья. И так далее. Извините за мысли. С.
* * *
Довлатов — Ефимову
6 июля 1984 года
Дорогой Игорь!
Хотел было позвонить Вам, но решил, что лучше — напишу: вечно по телефону чего-то не договоришь.
Дело такого рода. Как Вы, может быть, знаете, «Континент» напечатал мой рассказ «Представление». Затем его вопроизвел журнал «7 дней». И вдруг, впервые за последние годы, я ощутил что-то вроде общественного резонанса. Было несколько телефонных звонков и даже комплиментарных писем из Европы. Использовались такие выражение: «Это лучшее из того, что вы написали» и т. д.
Короче, мне стало обидно, что этот рассказ проскочит в периодике и не закрепится ни в одной из книжек, разве что в американском варианте «Зоны». И я решил его издать тоненькой брошюркой на скрепках, как издана, например, «Переписка из двух углов» (Гершензон и Вяч. Иванов) или, попросту говоря как изданы многие детские книжки. Восторг перед солидностью и фабричностью у меня давно прошел, и потому я хотел, следуя эстетике дешевых изданий, выпустить эту книжечку на самой плохой бумаге со слегка утолщенной обложкой — не белой и не глянцевой, а серенькой, беж или голубой. Я справился у Гриши о расценках и узнал, что при тираже 300–400 штук можно уложиться в 200 долларов: набор имеется, цвет — черный по серому или голубому. В результате, у меня на руках готовый макет с обложкой, все расклеено, только нет выходных данных. А нет их потому, что я решил сначала обратиться к Вам. Я решил к Вам обратиться по двум причинам:
Вы издали «Зону», а это — как бы дополнение к «Зоне» (что, кстати, может быть отражено в подзаголовке), следовательно, эту книжку для начала нужно предложить Вам.
Издать такую брошюру не сложно, но я совершенно не умею ничего продавать, а значит, сам никогда не верну себе эти несчастные 200 долларов. Наше содружество могло бы выразиться в трех вариантах:
1. Вы забираете готовый макет, издаете книжечку, допечатав выходные данные, а мне высылаете 30–50 экземпляров, больше в этот раз не нужно, поскольку уже было две публикации и дарить особенно некому, так что я заинтересован лишь в славистских кафедрах и в учреждениях, где хозяйничает Вероника Штейн.
2. Я оплачиваю печать. Вы даете мне 30–50 экземпляров, остальные распространяете через свой «Эрмитаж», а я в течение какого-то времени покрываю свои расходы. В этом случае такая просьба: нельзя ли деньги за печать отдать не сейчас, а месяца через полтора-два. Дело в том, что у нас затянулись финансовые затруднения — Лена не работает, должники притаились, гонораров никто летом не шлет, на «Либерти» перебои и так далее. То есть, нельзя ли отпечатать книжку в долг или отложить его до сентября?