Он засмеялся.

– Тебе бы давно этим поинтересоваться.

– Ты очень молод. Я не помню…

– Зовут меня Аскольд. … Опять помрачнела. Да что же это такое. Ну, хорошо, не Аскольд. Вообще-то трудно представить себе в наше время человека, которому пришло бы в голову дать такое имя сыну. Впрочем, я совершенно точно знаю, что как минимум один отец назвал сына своего Диром зачем-то. Года двадцать три назад.

Помолчав немного, он пожелал ей спокойной ночи, коротко поклонился, и вышел.

Любава думала, что ни за что не уснет, и вдруг неожиданно уснула, и проснулась только на рассвете, от того, что луч солнца, пробившись сквозь щель в ставне, щекотал ей глаза и правую щеку. Она сразу вспомнила где она и почему и решила снова уснуть, но ничего у нее не вышло. Некоторое время она лежала на спине, прислушиваясь к звукам и разговорам в доме. Тетка Погода распекала молочницу, попытавшуюся продать ей кислое молоко, а молочница возмущалась и говорила, что молоко вовсе не кислое, а наоборот, свежее, все хвалят, нарадоваться не могут, и только старая хорла Погода дурит и кочевряжится, ибо нет ей большего хвоеволия, чем хулу на честных людей возводить, и чтобы ей, ведьме, провалиться и заржаветь в хвиту, бельмы ее бесстыжие, на что тетка Погода возражала в том смысле, что молочница прижила от заезжего варанга дочь, такую же хорлу, как она сама, и обе они, молочница и дочь, жирные и подлые твари.

Вдруг все стихло, и вскоре в комнату к Любаве вошел ее спаситель, уже умытый и одетый.

– Наденешь вот это, – сказал он, кладя поверх покрывала нечто.

– Что это?

– Одежда. Носить.

Любава подождала, пока он выйдет, и развернула то, что ей предстояло надеть. Оказалось – монашеская роба из грубой темного цвета холстины, с большим капюшоном, закрывающим часть лица. Подумав, она решила, что для передвижения по улицам это очень даже кстати, никто не узнает, но все же удивилась, выйдя в общее помещение и увидев спасителя своего в точно такой же робе поверх обычной одежды, с двумя посохами. Он кивнул, протянул ей один из посохов, и направился к двери. Она последовала за ним. Будучи почти одного роста, они в точности соответствовали образу двух странствующих паломников.

– Куда мы идем? – тихо спросила Любава.

– Сперва на торг, – ответил он. – Мне нужно там поговорить с одним человеком.

На торге было людно. Временно освобожденный Житником от десятины Тевтонский Двор завалил все прилавки товарами, покупатели стекались со всех концов Земли Новгородской, и, пользуясь наплывом, остальные торговцы подсуетились и доставили в то лето в Новгород вдвое больше товаров, чем обычно.

Любава и ее спаситель проследовали прямо к Тевтонскому Двору. Охрана сообщила, что искомый купец Иоганн из Баварии отсутствует. Спаситель Любавы поблагодарил охрану.

Проходя мимо одной из оружейных лавок, он проявил повышенный для монаха интерес к свердам. Примеряясь к экзотическому римско-легионерскому клинку, короткому, зловещей формы, он вдруг поднял голову и слегка сдвинул капюшон, увидев в толпе знакомое лицо.

Это же Яван, подумал он. Это очень даже кстати. С ним нужно говорить, так или иначе, он что-то знает. И безопасно – Яван не Дир, умнее, он не станет, заметив меня, кричать «Хелье! Ты здесь! Как поживаешь!» на весь торг, чтобы все обернулись и заметили. Понятно ведь, что человек, надевший робу, либо скрывается, либо принял постриг – и в любом случае не хочет, чтобы его имя публично скандировали.

В этот момент он встретился с Яваном глазами.

– Хелье! – крикнул Яван. – Ты здесь! Как поживаешь!

Несколько человек обернулось, желая посмотреть на того, кого громко назвали по имени. Хелье не стал прикладывать палец к губам, справедливо решив, что это еще больше заинтригует зевак.

– Что ты так кричишь? – спросил он, шагнув к Явану. – Ты не кричи. Ты тихо.

Яван понял, что совершил оплошность и подвел друга, и подавил в себе желание поозираться, чтобы посмотреть, кто и что и как услышал и увидел – что привлекло бы еще больше внимания.

***

В доме, который Яван купил, как он объяснил, «по случаю», наличествовали гридница, кухня, столовая, занималовка, и за занималовкой спальня. Наличествовал также погреб с откидывающейся крышкой, который Яван не стал показывать гостям.

Любава присела на ховлебенк и откинула капюшон. Взглянув, Яван сделал шаг назад и вдруг рассмеялся. Хелье строго на него посмотрел.

– Вот оно что, – сказал Яван, садясь на скаммель и наклоняя голову вправо, оценивающе. – Слыхал, слыхал.

– Что же ты слыхал? – спросил Хелье, хмурясь.

– Разное. Ну, болярыня, удача тебе сопутствует. Вернее человека, чем Хелье, тебе не найти – и ты сразу его нашла.

– Да, – сказала она неопределенно.

– Положение наше такое, Яван, – сказал Хелье, – что … в общем, нужно бы бежать нам отсюда.

– Бежать? Почему?

– Болярыню ищет половина города. А меня, ежели кто в Новгороде заметит из Людей Константина, да хоть бы и Эймунда, просто придушат в закоулке.

– Да? – Яван не удивился. – Стало быть, нужна ладья или повозка. Это я вам устрою.

– Благодарю, но – нет, спасибо, – возразил Хелье. – Мы остаемся.

– Ага, – сказал Яван. – Ну, что ж. Погреб есть. Еду я буду вам приносить.

– Нет. Нам нужно будет много ходить по улицам.

– Зачем?

– Нужно.

– Но ты же говоришь…

– Мы останемся, и в погребе прятаться не будем.

– Ага. То есть, в Новгороде у тебя есть дело, которое надо закончить.

– Да.

– Что за дело?

– Не скажу. Пока что.

– Обижаешь.

– Обижайся, если тебе охота. Ты тоже всего не говоришь.

– Спрашивай, – возразил Яван. – Отвечу.

Хелье насмешливо посмотрел на него. Яван поднял брови, задрал подбородок, и одарил Хелье надменным взглядом. Хелье оглянулся на Любаву. Любава внимательно изучала Явана, будто пытаясь вспомнить, где именно она видела этого человека.

– Ты поступил на службу к Ярославу, – сказал Хелье.

– Да.

– Но сама по себе служба эта не цель, но средство. Не так ли.

– Любая служба…

– Нет, нет. Средство для достижения совершенно конкретной цели. И об этой цели ты мне не скажешь. И не заводи, пожалуйста, разговор о всемирном заговоре межей.

– Заговор существует, – сразу сказал Яван и готов был спорить.

– Может и существует, но ты-то в нем не состоишь.

– Ты уверен, что не состою?

– Да. Для того, чтобы тебя вовлечь в какое бы то ни было предприятие, нужно быть либо очень наивным, либо очень мудрым.

Явану понравилось.

– А заговорщики, как правило, – сказал он, – люди посредственные. Не глупы, но и не мудры.

– Пожалуй что так. – Хелье подумал и добавил, – Без женщины не обошлось, небось.

Оба одновременно посмотрели на Любаву. Поерзав на ховлебенке, Любава вдруг улыбнулась. Улыбка у нее была совершенно очаровательная – очень светлая, солнечная. Яван и Хелье улыбнулись одновременно, глядя на нее. Хелье отвел глаза.

В этот момент в саду раздалось энергичное тявканье и в приоткрытую дверь занималовки, ведущую в сад, втиснулась огромная черная собака.

– Ты куда это? – грозно спросил Яван.

Собака тявкнула очень громко и виновато и остановилась в нерешительности. Хелье подумал, что присевшая было на ховлебенк Любава сейчас испугается, но она не испугалась, а посмотрела на собаку с интересом и вдруг протянула к ней руку. Собака приблизилась к Любаве и обнюхала – сначала руку, потом колени.

– Калигула, на место! – сказал Яван.

Собака посмотрела укоризненно на него и заскулила.

– Он хочет, чтобы с ним кто-нибудь поиграл, – сказала Любава.

– Абсолютно бесполезное создание, – сказал Яван, обращаясь к Хелье. – Места занимает много, лает зычно, но трус трусом. Боится всех. На задний двор выходит только потому, что там забор высокий, а то бы боялся прохожих и дома бы сидел.

– Я, пожалуй, пойду с ним поиграю, – сказала Любава, вставая. – Калигула его зовут, да? Пойдем, Калигула.