— Помоги мне разобраться тут — все раскидано.

— И не подумаю, — Николай с размаху опустился в кресло, его шпора зацепилась за мою рубашку, валявшуюся на полу — позови прислугу снизу. Она давно уже должна была вернуться с похорон. Где ее носит? А вот ночью я с удовольствием помогу тебе раздеться.

— Ночью ты обещал меня охранять, — вскользь заметила я, отцепляя рубашку с вологодскими кружевами от его шпоры, — а раздеться мне горничная поможет.

— Одно другому не мешает, — усмехнулся Николай, — чем ближе я к тебе буду, тем вернее удастся моя защита. — Он поднялся. — Пока внизу толпится народ, тебе ничего не угрожает. Я съезжу за оружием и немедленно вернусь. Ничего не бойся, и крепче затвори окна.

Штабс-капитан поцеловал меня и вышел, а я спустилась вниз, увидела, что Дарья вернулась, и приказала ей прибраться в моей комнате.

Пока я руководила мастеровыми, стемнело, и я с нетерпением поглядывала на входные двери, ожидая прихода Николая, которого все не было. Мнимый дворник не покидал своего поста у ворот, а у Дормидонтова на окне висел рушник.

В восьмом часу в дверь постучали. Я тихонько подошла к двери, но открывать не стала. Вдруг за дверью раздались крики: «Пустите! За что вы меня! Я к барыне пришел! Меня барыня послала!» Ничего не оставалось делать, как открыть дверь. Прямо на пороге стоял дворник и держал за шиворот испуганного мужика, а через дорогу, нам наперерез, бежал от дома Дормидонтовых второй соглядатай.

Жертва угрюмого дворника взмолилась:

— Барыня, скажите ему, чтобы отпустил. Меня моя барыня, Мария Игнатьевна, к вам послала, велела передать непременно, чтобы вы пришли. Кончается она. Вас зовет.

— А ты кто? Что-то я тебя не припомню, — сказала я, вглядываясь в темноту двора.

— Да Прошка я, Прошка, неужто не узнали? И карету за вами прислали, скорее просят.

Действительно, это был Прохор, человек тетушки, я вспомнила. Мария Игнатьевна посылала его к нам с письмами. Только сейчас в руках переодетых полицейских он был растрепан, а лицо искажено.

— Сейчас выйду, подожди, только шубу накину.

Схватив шубу и завязав под подбородком ленты теплого капора, я вышла на улицу. Знакомая карета стояла немного в отдалении, на козлах сидел, ссутулясь, кучер в высокой извозчичьей шапке и стеганном армяке. Прохор помог мне подняться, вскочил на запятки, и карета тронулась. Мела поземка, ветер месил снежную крупу, резво бежали лошади. Позади остались знакомые улицы, но карета не свернула к особняку Марии Игнатьевны.

Мне стало страшно. Я приоткрыла оконце, чтобы крикнуть Прошке, внутрь ворвались клубы метели, Прохора на запятках не было. Поднявшись с сиденья, я стала бить кулаком в переднюю стенку кареты, надеясь привлечь внимание кучера, но он не отзывался, а лошади бежали все быстрее и быстрее.

Вдруг сзади раздался крик: «Стой! Стой, мерзавец!» Я высунулась из окна и закричала:

— Помогите!

Но карета не останавливалась, она мчалась вперед, и я лишь надеялась, что за городом, на бездорожье, колеса увязнут в снегу.

Крики, доносящиеся сзади, становились слышнее, и я уже могла различить, сквозь завывание вьюги, голос Николая. Я обрадовалась, высунула руку в маленькое окошко и стала махать ему. Во мне прибавилось уверенности, что все будет хорошо. Но пистолетный выстрел перечеркнул мои надежды.

— Только бы он не убил Николая, только бы не убил! — молилась я.

Мой штабс-капитан верхом на караковом жеребце поравнялся с каретой.

— Держись! — крикнул он, и, пришпорив коня так, чтобы он бежал вровень, схватился за выступающие крюки для фонарей на левой стенке экипажа. Снова раздался выстрел, Николай отпрянул, чуть не слетел, но удержался. Лошади продолжали свою безумную скачку.

Наконец, Николаю удалось хорошенько зацепиться за выступающие части кареты, он привстал над седлом, подпрыгнул и перелетел на крышу бешено мчащегося экипажа. Я почувствовала, как крыша надо мной заскрипела и заходила ходуном.

Преступник стал натягивать вожжи, заставляя лошадей бросаться из стороны в сторону, чтобы Николай упал, но по просевшей крыше я понимала, что он надо мной и держится. «Боже, Боже, — шептала я, молясь, — помяни, Господи, Царя Давида и всю кротость его!» Помнишь, Юлия, эту молитву мы, институтки, произносили, когда боялись, что на нас вот-вот обрушатся напасти, и твердо верили в ее силу.

Судя по звукам, доносившимся извне, Николай оттолкнулся и прыгнул на безумного кучера. Я увидела, как они, вцепившись друг в друга, упали с козел, провалились в снег и пропали с глаз. А лошади, не чувствуя хозяйской руки, понесли. Окоченев от холода и ужаса, я сидела, ни жива ни мертва, и только шептала молитву.

Вдруг лошади встали как вкопанные — коляска застряла в огромном сугробе, и от сильного рывка сломалась ось. Дверь заклинило, и она не поддавалась моим усилиям. С трудом мне удалось ее отворить, и я упала в тот же сугроб. Лошади фыркали, от них валил пар. «Погибнут, — подумала я, — их же надо прогулять», но было не до лошадей. Подобрав юбки, я, словно вплавь, так как снегу намело по грудь, стала выбираться на дорогу.

Буря продолжала неистовствовать. В двух шагах ничего не было видно. Снежный песок забивал нос, залезал за шиворот, но я терпела и что было мочи бежала по дороге назад, туда, где упал Николай.

Через несколько минут я услышала крики, хрипы и ругательства. Двое боролись, и я, боясь быть узнанной, спряталась за пушистую ель. Николай вырывал у ботаника пистолет, а тот, зажав его в мощном кулаке, не оставлял тому ни единого шанса.

Схватка продолжалась. Ботаник, совершив быстрый захват, повернулся, оказался верхом на Николае и принялся его душить. Этого я стерпеть не могла! Заметив неподалеку от себя большой еловый сук, я схватила его и бросилась к ним. Преступник что-то почувствовал, обернулся, ослабил хватку, и тут я от души ударила его тяжелой дубиной по голове. Иван Карлович обмяк и скатился с Николая.

Штабс-капитан вскочил на ноги, отобрал у негодяя пистолет и крикнул мне:

— Держи его, Полина, будем вязать! — и стал распутывать на груди концы башлыка.

Вдалеке послышался резкий свист. К нам изо всех сил бежали околоточный с плоской шашкой на боку и несколько обывателей. Я посмотрела на них и со спокойной душой упала в обморок.

Очнулась в санях, куда меня бережно уложил Николай. Надеюсь, что для меня и для всех в городе этот кошмар завершился.

Целую тебя, Юлечка.

До свидания.

Твоя Полина.

Протокол допроса Ивана Лямпе.

Следственная тюрьма N-ска.

— Ваше имя?

— Иван Карлович Лямпе.

— Вероисповедание?

— Лютеранин.

— Сословие?

— Дворянин.

— Ваш адрес?

— Большая Семеновская, дом купца Головищева.

— Чем занимаетесь?

— Учитель ботаники и географии в Институте благородных девиц.

— Вам знакомо имя Марко Дожибовского, римско-католического вероисповедания?

— Нет, неизвестно.

— А что вы скажете на это: «Разыскивается крестьянин Марко Дожибовский, сбежавший из монастыря святого Бонифация, что около Лодзи, и укравший дорогую церковную утварь?»

— Не знаю, о чем вы говорите.

— Вот его словесный портрет: рост два аршина и пяти вершков, телосложения худощавого, сутулится, руки длинные, кисти рук большие, ногти лопатками. Волосы светлые, на лбу залысины, глаза серые, нос прямой, губы тонкие.

— Эти приметы могут принадлежать кому угодно.

— А что вы скажете на это: «В 1888 году я, Мирослав Зараска, продал человеку по имени Марко украденный паспорт на имя Ивана Карловича Лямпе, лютеранина, уроженца Саратовской губернии»?

— Это подлог!

— Зачем же так? Официальный документ за печатью и подписью. Получили телеграфом из саратовского полицейского управления. Будете сознаваться или продолжите ваше нелепое упорство?

— Могу ли я надеяться на смягчение наказания?

— Это уж суд решит. Сейчас вам дадут перо и бумагу. Извольте все подробно описать!