– А энтот… Ни тама, ни тута. Чёт прибег. Учуял, поди, вас. Не мой, не звала.

Раз двадцать повторила, что пес незнакомый и вообще ей не принадлежит. Какая же назойливая старуха! Мы из вежливости кивали, делали вид, что нам интересно, и никак не могли избавиться от ее совершенно ненужной болтовни. Наконец я сообразила вырвать у Лерки из рук лопату и понесла в дом, якобы убрать инвентарь. Девчонки потом были злы на меня, что не смогла и им придумать подходящую отмазку.

Развешивая мокрые перчатки на едва теплой печи, я вспомнила:

– Слушайте, те автобусные пенсионерки тоже про Зелёново говорили.

– Ага, Вадимка, парень хоть куда, – передразнила Лера.

– А прикиньте, что этот бедный пес и есть Вадимка!

– Папа рассказывал, что местные, когда на работу в город уезжают, своих собак на цепи оставляют, чтобы дом сторожили. Потом приезжают раз в неделю и кормят их.

– Бред какой-то! – возмутилась Соня. – Живодеры! Да кто вообще сюда полезет?

– Наркоманы. Маньяки-убийцы, – предположила Лера.

– Ну да, надо им зимой в мороз тащиться в Шилиханово. Ни наркоты, ни жертв. Только собаки на цепи. Безмолвные.

– Вот-вот, – поддакнула я. – Тем более что в Шилиханово своих маньяков хватает.

Девчонки вылупились на меня, будто я сообщила невесть какую сенсацию. А чего Валерии удивляться, ведь она же мне эту байку первая и поведала.

– А-а, ты про Криксиных? – наконец дошло до нее.

Соня же ничего про местных злодеев не слышала.

На самом деле довольно жуткая история. Их было два брата, Криксины. Огромные амбалы, сильные, но совершенные отморозки. Постоянно ко всем приставали, при малейшем конфликте лезли в драку. Сразу били со всей силы, а при виде крови дурели. Говорили, что единственный способ утихомирить Криксина – это ударить его со всей силы по голове. Или позвать старушку-мать – совсем плохенькая, все же кое-как она сыночков своих сдерживала. Но лопатой по голове было надежнее. Череп у братьев был на редкость крепкий, и многочисленные «утихомиривания» особого вреда им не причиняли, во всяком случае, внешне.

Один из братьев даже отсидел в колонии для малолетних, когда подростком кого-то покалечил. Второй буянил, но без брата уже не с тем размахом. Когда тот вернулся, оба за старое взялись. К тому времени мать их умерла, и увещевать бешеных братьев стало некому. В конце концов один из братьев спьяну убил человека. Не в Шилиханово, а в другой деревне. Пятнадцать лет все радовались, потому что оставшийся Криксин вроде как остепенился. То есть не сильно дрался, даже работать пытался. У него появилась женщина, стали они в родительском доме хозяйство вести. Правда, он со своей сожительницей выпивал и дрался, но не до крови, а, можно сказать, полюбовно.

Когда убийца вернулся домой, брат ему, конечно, уже не сильно рад был, особенно его сожительница сокрушалась, что хозяйство надо с кем-то делить. Но сначала вроде оба тихо себя вели. Так полгода где-то прожили, до зимы дотянули.

А потом настали новогодние праздники. Большинство шилихановцев стараются к родне уехать, в поселки. Так что не сразу обнаружили, что из криксинского дома давно никто не выходил, снег не чистил, печь не топил. А может, и радовались тихонько, что полоумных братьев не слышно, не видно, никому праздничное настроение не портят.

Неизвестно, сколько бы еще так продолжалось, если бы внезапно в криксинском доме не начался пожар. Здесь пожар – самое страшное. Если вовремя не затушить, вся деревня в пламени погибнуть может. Все местные сообща схватились и до приезда пожарных огонь потушили. Всего-то только кухня выгорела.

Бросились в дом Криксиных искать, тут-то и предстало жуткое зрелище. По-видимому, братья отмечали Новый год, да вышла у них ссора. Отсидевший убийца схватил топор и брата с его сожительницей порубил на куски. А потом… Непонятно. Может, протрезвел, может, скрыться захотел… Топор бросил, а тот упал лезвием кверху. Вот убийца споткнулся и прямо лицом на лезвие.

Жуткая смерть. Причем случилось все задолго до пожара. Печь остыла, дом выстудился. Тем страннее, что пожар начался. Откуда, с чего? Но если бы не это, только по весне их обнаружили бы.

Приехала полиция, трупы увезли, дом опечатали. Выяснилось, что никакой родни у Криксиных нет, а у женщины, что с ними жила, вообще документов не оказалось.

Понятно, что никому такой проклятый дом не нужен. Так и стоит заброшенный, ненужный, полуобгоревший. Страшный. Туда даже молодежь местная не суется, не смеет.

– А разве такое возможно, чтобы упасть на топор и зарубиться? Разве он может лежать острием вверх?

– Местные утверждают, что так сказала полиция. Никого другого там точно не было, никаких следов. И деревенские бы знали. Но к Криксиным никто не ходил чужой.

– Все равно подозрительно!

– Блин, Сонь, ты что, детектив? Это старая история, ей сто лет в обед!

Но Соню было не унять.

– А давайте пойдем на этот дом посмотрим!

И мы пошли. Ведь нечестно, что мы с Лерой специально летом ходили на криксинский дом смотреть и ужасаться, а Сонька не видела.

Правда, перчатки наши так и не высохли до конца, но мы решили держать руки в карманах. В конце концов, не сахарные, не растаем.

Вадимка, очевидно, среагировал на дикий визг калитки, поэтому тут же прибежал, вроде и быстро, но все равно будто с ленцой. Он сопровождал нас все время прогулки, то забегая вперед, то возвращаясь и наматывая вокруг круги. Не хотелось думать, что он просто пасет свою добычу.

Скрип снега под нашими валенками единственный нарушал царившую в деревне тишину. От нее даже звенело в ушах. Мы инстинктивно понижали голос, когда разговаривали, уж очень кощунственно звучали наши перекрикивания и хохот среди деревенского безмолвия. Если и был тут кто живой, телевизор он не смотрел, радио не слушал и печь не топил. Или просто это мы такие глухие. И невнимательные.

Но больше всего поражало молчание собак. Летом их тоже было немного, но иногда они все же голос подавали. Или нет? Я никак не могла вспомнить, потому что специально никогда внимания не обращала. Во всяком случае, зимой они то ли разленились, то ли чужими нас не считали и игнорировали, то ли сдохли все разом. Но на чужого-то пса должны были хоть чуть-чуть гавкнуть!

Соня, правда, уверяла, что слышала что-то вроде лая, но из-за наших с Лерой воплей невозможно ничего разобрать. И снег под ногами скрипит чрезмерно громко.

С другой стороны, Вадимка тоже бегал совершенно беззвучно. И не лаял. Может быть, это была такая особенность местных собак в зимнюю пору. Или их не слышно точно так же, как не видно из-за сугробов, что творится на участках за заборами, тоже щедро украшенными снежными шапками. Просто поразительно, что никто из местных нам до сих пор не встретился. Может, как Анисимовна, дома на печи впали в зимнюю спячку, кто их знает.

А что печного дыма нет, так Лера твердо заявила: это потому что топят ранним утром, а потом экономят дрова. И может, у них вообще электрообогреватели, а трубы – для красоты.

Криксинский дом, расположенный почти на самом краю деревни, был, как и все прочие, завален снегом, только, казалось, еще больше, чем остальные. Дело даже не в нерасчищенной дорожке, а в какой-то особенной высоте сугробов, слишком большой снежной шапке на крыше. Словно на этот заброшенный участок специально скидывали снег если не со всей деревни, то уж от соседей точно.

Пес, как нарочно, не дал нам даже приблизиться к криксинскому участку, бросался под ноги, хотя через такие сугробы ни один нормальный и так не стал бы лезть. Зато когда мы собрались уходить, насмотревшись и убедив друг друга, что сразу бы поняли, что этот дом с дурной историей, даже если бы ничего не знали заранее, Вадимка незаметно для нас куда-то убежал, будто и не было его.

По чуть-чуть, но тепло в доме прибавлялось. В печке умиротворяюще потрескивал огонь. Мы уже не норовили накинуть на плечи наши пуховики, хотя по-прежнему жались к печи, как приклеенные. Аромат горящих полешек перебил неприятный запах зимней дачи – заброшенности нежилого помещения, который никак не желал выветриваться.