Кабинет возвратил свой заурядный дух, будто внезапно празднество завершилось, и гости разъехались по домам.

Мистер Борман встряхнул головой, желая отринуть те мысли, что пришли после слов библиотекаря. Пергаменты на столе вновь покрыла неизвестная письменность.

«Очередная провокация шарлатанов, – решил мистер Борман. – Не стоит оно того, чтобы выставлять себя дураком. Чудеса умерли, старина, тогда, когда закончилось детство. Приключения ушли на плоский экран телевизора».

Когда мистер Борман, по обычаю, последним выходил из офиса, он окинул взором место, где был и смелым, и сильным. К стеклу окна дождь прибил крупное перо птицы. Может той самой с переулка.

Очередной раз встряхнув головой, чтобы груз усталости придавил иные мысли, мужчина вышел за дверь.

– Что за электрическое безумие? – проронил Борман.

Освещение лестничной площадки трепетало. Торговый автомат шумно выплюнул банку газировки. Жуткое предчувствие пробежалось по телу мистера Бормана, и он поспешил к выходу. Радостной подмогой послужил лифт, который томился на этаже.

– Как чудно, – проворковал наш мистер с металлическим табло и нажал цифру один.

И вправду чудным назвали его спуск в утренних газетах. Ведь лифт был обесточен и нуждался в полной замене. Скупой некролог послужит эпилогом занятной, но короткой истории знакомства мистера Бормана с миром сокрытом в изломах Пространства и Времени.

Глава 1. Осколки жизни.

Тысячи событий предшествуют нашим делам и сражениям, и куда больше творят наши поступки. Оттого нелегко во всяком сказе избрать его начало. Ведь только тогда, когда время и место выбрано правильно, то былое и настоящее без труда соткутся в полотно, именуемое Судьбой.

Тем летним днём небывалая для Санкт-Петербурга жара обещала задержаться, и ночи её не растворить. Под вечер поток автомобилей возрос и закупорил старинные улицы. Конец рабочего дня гнал их домой. И людей, запертых в стекле и металле, лишь раззадоривала мысль о нём. Наглость возрастала, и один молодчик рванул из затора по тротуару. Вера в собственные рефлексы и превосходство престижной марки машины гнала его по тропам пешехода. В предчувствие очередной победы он увеличил громкость аудиосистемы и поздно заметил, как из-за угла здания выступил подросток.

Взвизгнули тормоза! В блестящий капот ударились ладони, выставленные в защиту. Молодчика бросило в жар. Посрамлённый небывалым нахальством, он хотел было выйти и наподдать мальчишке, что встал на пути. Однако дверца упёрлась в стоящий рядом автомобиль.

– Тебе свезло, сопляк! Катись, пока я не вылез! – кричал молодчик из окна машины под насмешки других водителей.

Черноволосый худой парень отстранённо оглядел проулок, будто только сейчас понял, что заблудился. К удивлению и глупым смешкам водителей мальчик в поисках пути обратился к наручному компасу. На запястье прибор советского образца крепил разноцветный плетёный ремешок. Дрожащие пальцы чуть задержались на ярких нитях.

– Свалил бы ты с дороги! – с меньшим напором проорал молодчик.

Что-то в облике мальчишки утихомирило гнев. Остальные водители также притихли.

Мальчик же без спешки подбил носок поношенных кроссовок и двинулся через лабиринт автомобильного затора. Компас вёл его домой. Или, вернее, к тому, что от него осталось.

Ещё долго улочки исторического центра терпели пробку из машин – вставшую поперёк горла кость. Отхаркиваясь понемногу, дороги освободились только тогда, когда солнце принялось плавить окна закатными лучами. В то время на границе промышленного района мальчик с компасом достиг цели. Старая коммуналка – чахлый муравейник из бурого кирпича ожидал следующий день. И хотя мир вокруг перестраивался и ускорялся, красный дом со своим бытом остался верным выходцем из ушедшей эпохи.

Мальчику оставалось преодолеть запустелую стройку, когда перед ним выскочил пожилой сторож.

– Шпана, – пробрюзжал он. – Ремня бы хорошего задать вам и вашим непутёвым родителям.

Мальчик обернулся, и задор старика сдуло. Сторож хотел было разгорячиться, но безразличный взгляд подростка спутал все мысли.

– Ну, это... – промямлил старик. – Ступай уже.

Мальчик и без позволения шёл прочь, ему хотелось скрыться с улицы, не видеть подвыпивших в жару гуляк, не вдыхать дух мусорных баков. Более ему опротивели стены самого красного дома, однако средство, в котором он нуждался, лежало внутри.

Во дворе было людно, что странно для позднего вечера. Из раскрытых окон не доносятся голоса зарубежных сериалов, не буянила молодёжь в телешоу. Постояльцы коммуналки почуяли настоящую интригу в живой судьбе, которая происходила под их носом. У сломанных качелей они не замечали мальчика, что, впрочем, делали по своему обыкновению.

– Представляете, какая мать эта Софья Лукина? – одна женщина с нетерпением оповещала соседей о сути истории. – Жила так, будто не было у неё ребёнка.

Двое сыновей хозяйки Харьковой о чём-то оживлённо перешёптывались поодаль.

«Теперь они примутся за двор всерьёз» – подумал мальчик.

Только Софья Лукина не спускала им недетские проступки, не давала обложить данью местную детвору, пока их родителям, что трепались о ней, не было дела до домочадцев.

Из душного двора мальчик проскочил в сырой подъезд. Штукатурка здесь давно отвалилась, зато стены не расписаны похабной живописью. По этажам глухо рикошетила брань, то явилась сама хозяйка Харькова, прослышав новость. И стоило мальчику приблизиться к средоточию разгрома, как негодование вылилось с удвоенной силой:

– Объявился! Где тебя шатало?! Где ключ от комнаты?!

В полумраке женщина преграждала коридор. Когда гнев она перевела на мальчика, остальные постояльцы скрылись в комнатах, пережидать грозовую тучу, у которой в волосах торчала пара забытых бигуди. Спешила поживиться чем-нибудь, сообразил мальчик.

– Ты оглох?! Ключ, живо! – бас Харьковой уронил крупицы извёстки с потолка. – Заявилась наша достопочтенная милиция и нехило удивилась, прослышав о тебе. Учти, я твою мать покрывать не стану! О якшанье с бандитами не смолчу. Ну же, показывай, чего вы от меня прятали за дверью!

Мальчик понимал, ему бы стоило оробеть для вида перед хозяйкой его убежища, которая, имея толику власти, не упускала случая втаптывать до плинтуса своих постояльцев. Однако же он выпрямился и как делала Софья Лукина, твёрдо посмотрел в глаза Харьковой.

С трудом раскрывая пересохшие губы, он произнёс:

– Вам здесь нечем разжиться. Мама умерла, и у меня больше не осталось ничего ценного.

Осознание правоты собственных слов едва не склонило мальчика на пол. Повезло, что хозяйка Харькова не заметила слабость, так способность верещать пересилила прочие чувства:

– Ах, заговорил! Голос прорезался, а так ходил за мамкиной юбкой, шорохов боялся! Не дождётся тебя приют, не будет у тебя новой семьи! Наговорю про вашу семейку! Уж я смогу! Приютила под боком змеиный выводок.

Мальчик протиснулся в комнату. Дверь поддалась без ключа, нужно было лишь приподнять заедающий замок. Мальчик оказался в собственном царстве и молил кого-то об одиночестве.

– Такие помешанные никому не нужны! Ни приличному обществу, ни государству, – голос хозяйки барабанил в дверь. – Не надо милиции, за тобой санитаров вызову!

Мольберт убран, кисти разбросаны и краски засохли на палитре. Мальчик упал на колени среди картин, сжал в зубах плетёный браслет, чтобы никто не услышал.

Яркие, полуживые холсты заставляли стены и без того крошечной комнаты. И всё же люди, живущие здесь, никогда бы не подумали избавиться от них. Картины были такой же опорой их вселенной, как солнце и воздух опорой мира за окном.

Напившись водой до дурноты, мальчик рухнул на разложенное кресло. Запах мамы, оставшийся на подушке, окутывал, даровал покой, в котором так нуждался её сын.

После ухода хозяйки Харьковой безмолвие завладело этажом. Стало чересчур тихо, и Лев укрылся от тишины подушкой.