Кэл сравнил фотографию, хранившуюся в досье пограничного пункта с карточкой, полученной в Интерполе. Сомнений быть не могло: это круглое лицо, эти складки жира под подбородком, эти маленькие глазки и жирные губы… Реденькие волосы Эбисса были теперь выкрашены в рыжеватый цвет, несколько изменилась форма усов – вот и вся разница. У Эбисса не хватило даже фантазии на то, чтобы придумать себе новое имя: в турецких документах Джером Эбисс значился Жоржем Жеромом, торговцем текстилем из французского города Нима. Целью приезда в турецкую столицу Эбисс назвал изучение рынка текстильных изделий в этой стране. В графе «адрес» значился маленький отель в центре города.

Кэл переписал в блокнот необходимую информацию, засунул в карман фотографию Эбисса, дал услужливому турецкому пограничнику еще пятьдесят баксов – тот рассыпался в благодарностях и проводил его до самой двери – и направился в сторону отеля.

В ходе переговоров с портье, решающим аргументом в которых были еще пятьдесят долларов, Кэл добился разрешения просмотреть журнал записей гостей за последние два месяца. Никакого мистера Жерома среди них не оказалось. Доллары сделали портье разговорчивым. Он охотно отвечал на расспросы Кэла, и тот понял, что ни один человек, даже отдаленно похожий на знаменитого ювелира, не переступал за последнее время порог отеля. Уоррендер понял, что снова ничего не добился.

За красивыми, обсаженными деревьями бульварами современного Стамбула начинался старый город: узенькие улочки, тихие дворики. Во всем мире не сыскать более подходящего места, чтобы спрятаться от любых преследователей. Тут даже турецкая полиция была бы бессильна что-либо сделать. Даже за американские доллары. Кэл был уверен в одном: старый ювелир уже не будет заниматься своим ремеслом – за переделку изумруда Ивановых он получил столько денег, что ему хватит на всю оставшуюся жизнь. Скорее всего, старик Эбисс сидел сейчас в одном из тихих стамбульских двориков и спокойненько попивал свое любимое шотландское виски. Кэл пожал плечами: искать ювелира становилось совершенно бесполезно.

И вот теперь он сидел в заваленной снегом Женеве, так ничего не добившись – изумруд был продан, и Уоррендер так и не вышел на след его владельца – ни старого, ни нового. Кэл снова посмотрел на Соловского и его товарищей, которые по-прежнему пили водку, сидя у стойки бара. Во всем облике Валентина было что-то отличавшее его от других. И дело не только в его физических данных – Соловский был на целую голову выше остальных – нет, в нем была особенная стать, особая порода. Он напоминал Кэлу старых русских дворян – во всяком случае, Уоррендер именно так представлял себе представителей благородных родов России. В этом человеке было все, что необходимо настоящему дипломату: он легко располагал к себе собеседника. Вдруг Соловский повернулся, и их взгляды встретились. Валентин сдержанно кивнул, потом отвернулся и заказал еще водки. Уоррендер и Соловский знали друг друга, хотя Кэл был уверен, что ему известно о Валентине больше, чем тому о нем.

Всю жизнь Валентин Соловский готовился к политической карьере, и сейчас, когда ему было тридцать шесть, занимал довольно важный пост в советском внешнеполитическом ведомстве. Он успел уже побывать пресс-атташе в посольстве СССР в Париже, военным атташе в Лондоне, до последнего времени был атташе по культурным вопросам в Вашингтоне. Париж, Лондон, Вашингтон, подумал Кэл. Да, самые теплые местечки – для сына члена Политбюро, маршала Советского Союза Сергея Соловского и племянника Председателя КГБ Бориса Соловского… Выходит, непотизм существует и при социализме…

Валентин резко развернулся на своей крутящейся табуретке и уставился на двери – Кэл проследил за его взглядом. На пороге в нерешительности стояла Джини Риз – молодая, красивая, но какая-то грустная и задумчивая.

Кэл знал Джини – они встречались несколько раз на пресс-конференциях в Белом Доме и на каких-то вечеринках в Вашингтоне. Кэлу были известны ее профессиональные качества – Джини славилась блестящими репортажами. Одним из главных ее качеств было все же красноречие, не умение польстить зрителю, а абсолютная честность. Кроме того, она была одной из самых красивых вашингтонских журналисток. Кэл заметил, что эта особенность не ускользнула от Валентина Соловского. Кэл помахал Джини рукой. Она подошла к его столу.

– Как дела, Джини? – спросил он, – уже не собираетесь ли вы пить в одиночку? – Он показал рукой на бутылку шампанского в ведерке со льдом. – Может быть, присоединитесь ко мне?

Джини немного помолчала, потом вежливо улыбнулась и произнесла:

– Извините, Кэл, мне хотелось бы побыть одной. Надо поразмыслить немного.

– По-моему, нам всем надо кое о чем поразмыслить, – пробормотал вполголоса Кэл, глядя вслед Джини. Она села за свободный столик и попросила официантку принести ей стакан апельсинового сока. Надо же, подумал Кэл, эта девушка даже не хочет выпить. Что это с ней? Рабочий день давно закончился, все нормальные люди с радостью несутся в бары пропустить по рюмочке, прямо как школьники на переменку. А тут… Значит, ей и впрямь есть о чем поразмыслить.

Кэл налил очередной бокал шампанского, глубоко вздохнул, сожалея, что рядом с ним не сидит прекрасная корреспондентка американского телевидения, и краем глаза заметил, что Валентин Соловский наклонился к одному из своих товарищей и внимательно слушает его. Кэл взглянул на часы: восемь тридцать. Что ж, может быть, и не совсем подходящее время для обеда, но ему страшно хотелось есть. Кэл поднялся из-за столика, сдержанно кивнул Джини и Валентину и направился в ресторан.

Джини смотрела из-под прикрытых ресниц, как Кэл выходит из бара. «Он отлично выглядит, – подумала Джини. – Стройный, подтянутый, так и не наел себе брюшко, как многие его коллеги, любившие посидеть на деловых ланчах и политических вечеринках».

Джини знала, как высоко котируется Кэл Уоррендер на рынке политических деятелей и на рынке женихов.

Молодой, неженатый, красивый… Он был высок ростом, мускулист. Женщины не могли устоять перед чарующим взглядом его карих глаз. О Кэле говорили, что впереди у него головокружительная карьера. Такой человек всегда был желанным гостем на любом великосветском приеме, и многие вашингтонские девицы отдали бы полмира за то, чтобы сочетаться с Кэлом узами брака.