Единственный был в аэроклубе и лётчик-инструктор. И ученик тоже один. Словом, кадрами клуб был не более богат, чем материальной частью.

И тем не менее эта работа подарила Арцеулову немало добрых воспоминаний. Именно тогда он впервые познакомился с Михаилом Никифоровичем Ефимовым, перед которым благоговел и которого «считал недостигаемым — ведь французская авиация была впереди всех, а Ефимов побеждал французских мировых рекордсменов». А однажды, рассказывает со слов Арцеулова его дочь Ольга Константиновна, аэроклубный аэродром посетил находившийся тогда в зените своей славы писатель А.И. Куприн.

Главное же — это была первая в жизни Арцеулова «штатная» работа в качестве лётчика! Не любительство, не спорт, даже не отдельные задания, к которым его эпизодически привлекали, пусть такие ответственные, как первые полёты на «России-Б». Это — служба.

Но длилась она очень недолго. В сентябре того же 1912 года Арцеулова призывают, в порядке отбытия воинской обязанности, в армию и зачисляют в кавалерию.

Почему именно в этот род войск? Видимо, потому, что русская военная авиация ещё только-только начинала формироваться. Брали туда на лётные должности исключительно кадровых офицеров, к числу которых молодой Арцеулов не принадлежал. Ну а если не в авиацию, то не все ли равно — куда? Все-таки из всех наземных родов войск того времени коннице была присуща наибольшая скорость передвижения (кстати, когда в 30-х годах в Красной Армии стали интенсивно развиваться танковые войска, их командный состав в значительной мере тоже формировался из кавалеристов)… Не исключено, что так или приблизительно так рассуждала и призывная комиссия, наверное, впервые столкнувшаяся с новобранцем, имеющим звание пилота-авиатора. Не имел сколько-нибудь веских оснований — да и возможности — возражать и сам Арцеулов.

В упомянутой выше «Краткой записке о службе военного лётчика XVIII корпусного авиационного отряда прапорщика 12-го уланского Белгородского полка К.К. Арцеулова» его военная служба прослеживается с самого начала: «В службу вступил вольноопределяющимся 1-го разряда в Крымский конный полк в 1912 г. 30 сентября».

Но тут современному читателю, видимо, потребуются некоторые комментарии. Во-первых, как это понимать: «военного лётчика» и тут же — «уланского полка»? Кто же он в конце концов: лётчик или кавалерист?

Объяснение этого противоречия состоит в том, что в царской России официальное оформление авиации как самостоятельного вида вооружённых сил произошло с запозданием — когда боевая авиация фактически уже существовала и действовала. Подавляющее большинство военных лётчиков пришли в неё из других видов войск — артиллерии, кавалерии, флота и продолжали поначалу носить воинские звания, присвоенные им по прежнему месту службы. Только на погонах им полагался знак военного лётчика — чёрный орёл. Отсюда и такие удивительные, на наш взгляд, словосочетания, как, например, «военный лётчик, поручик конной артиллерии Е.Н. Крутень» — вскоре ставший знаменитым лётчиком-истребителем, или ещё того эффектнее: «военный лётчик, подъесаул казачьих войск В.М. Ткачёв» — один из известных лётчиков и авиационных военачальников того времени. На сохранившихся фотографиях мы так и видим его: на аэродроме, у самолётов, но… одетым в черкеску с газырями и пышную казачью папаху.

Так что «военный лётчик, улан» тогда ни у кого ни малейшего удивления вызвать не мог. Бывало и не такое…

И второе замечание. Наверное, следует объяснить значение слова «вольноопределяющийся». Тем более, что в самом его звучании («вольно…») содержится что-то, вроде бы свидетельствующее о некоем независимом положении носителей этого звания в царской армии. В действительности вольноопределяющимися назывались рядовые, поступившие на военную службу после получения среднего или высшего образования. Льготы, которыми они пользовались по сравнению с другими солдатами, заключались в основном в том, что офицеры должны были обращаться к ним на «вы».

Видимо, в кавалерийском полку все-таки были умные командиры, отдававшие себе отчёт в том, что к ним в часть попал не обычный новобранец, а обладатель уникальной в то время профессии. И предоставляли ему возможность заниматься своим делом. Косвенное тому свидетельство мы находим в том самом рукописном листке, где Константин Константинович описал конструкции своих планёров:

«А-4. 1913. Симферополь. Строил, отбывая военную службу в кавалерийском полку, имея звание пилота-авиатора».

В мае 1913 года Арцеулова произвели в младшие унтер-офицеры, а в августе того же года уволили в запас.

Таким образом, начав строить свой четвёртый планёр, отбывая воинскую повинность, Арцеулов продолжал постройку и после окончания срочной службы.

Что ж, может спросить читатель, с момента увольнения в запас и до мобилизации на войну в июле 1914-го (эти даты указаны в той же «Краткой записке») Арцеулов только тем и занимался, что строил планёр?

Оказывается, нет.

В это же самое время он создаёт иллюстрации к интересному, единственному в своём роде изданию — «Легенды Крыма». В двух первых выпусках этого издания рисунки принадлежат Арцеулову. С того и началась его работа художника — книжного иллюстратора, в которой он достиг высокого мастерства и которая стала основным делом последних десятилетий его жизни.

Третий выпуск «Легенд Крыма», над которым художник уже начал работать, в свет не вышел — помешала начавшаяся первая мировая война.

Оглядываясь на все, чем занимался Арцеулов в те предвоенные годы, поражаешься разнообразию этих занятий. В самом деле: моряк, лётчик, конструктор, художник, даже кавалерист — правда, последнее по призыву, а не по собственному свободному выбору… Легко может создаться впечатление, что он, по молодости лет и свойственному этому возрасту легкомыслию, попросту разбрасывался, переходил от одного дела к другому, не зная, на чем остановиться «всерьёз и надолго»…

Не исключено, что какая-то доля истины в подобном предположении и имеется… Но нельзя при этом не учитывать и обстоятельств вполне объективных. В частности, того, что наша авиация переживала тогда начальный этап своего развития, ещё носила в значительной степени спортивный характер. Особенно много профессиональных пилотов ей пока не требовалось. Приложить руки к этому делу было не так-то просто. Расцвет Арцеулова-лётчика был ещё впереди.

Война!.. Первая мировая…

Прапорщик Арцеулов (это первичное офицерское звание было ему присвоено в ноябре 1913 года, уже после увольнения в запас со срочной службы) призывается по мобилизации и с маршевым эскадроном отправляется на фронт — в 12-й уланский полк (так написано в автобиографии Константина Константиновича; в «Краткой записке» указан 8-й кавалерийский полк, не исключено, что в последнем формировался маршевый эскадрон, возможна и просто ошибочная запись — фигурирует же в «Записке» Петроград как место рождения Арцеулова. Впрочем, для нашего повествования это мелкое разночтение значения не имеет).

В одном из писем (к Л.А. Козючиц) Константин Константинович вспоминает об этом периоде своей боевой биографии: «Первый год войны провёл в кавалерии, командиром взвода уланского полка, все время в рейдах впереди передовой линии…»

Как прапорщик Арцеулов воевал, свидетельствует хотя бы то, что за неполных восемь месяцев пребывания на фронте он был награждён тремя орденами. В.А. Эмерик вспоминает, что Константин Константинович «очень интересно вечерами рассказывал о своих конных разведках в немецкий тыл… Где-то они остановились, заночевали, а охрана сообщает: вблизи немцы. Срочно нужно было одеваться, а Константин Константинович никак не мог натянуть сапог. Один наделся, а второй — нет. Так и пришлось ему вскакивать на лошадь в одном сапоге и уже после надеть второй».

Характерно, что, рассказывая в кругу семьи про войну, Арцеулов меньше всего говорил о собственных подвигах, хотя, казалось бы, три боевых ордена давали ему на то достаточные основания. Нет, он выбирает для рассказа прежде всего случаи комические, если хотите, развлекательные. Рядиться в тогу героя, пусть вполне заслуженную, — не в характере этого человека. Да и чувство юмора было в нем высоко развито, в частности, в наивысшем его проявлении: юморе, обращённом на себя.