Этого барахла, радужной изнанки Вселенной у меня в памяти было запечатлено предостаточно, я мог по годам рассказать хронологию Полёта моего «Поллукса», что запечатлели кроме меня лишь блоки памяти бортовых журналов. Я покажу этому…
Катаклизмы, сияние, гнев и ярость, бесконечные мёртвые глубины пространства и сгустки материи, прожигающие тебя насквозь.
Я уже успокоился. Можно доказывать, что перед тобой бриллиант редчайшей красоты, в своей идеальности заставляющий блекнуть дешёвые безделушки, раскиданные повсеместно. Но это знание мне было преподнесено именно что в подарок за долгую и беззаветную службу этому Полёту, им нельзя поделиться с другим, попросту — невозможно…
Я сразу же оставил эту тему, вернувшись к своему обычному вполне трезвому и расчётливому состоянию духа. В качестве исполнителя парнишка годился, руководство всё равно вскоре так или иначе перейдёт к соответствующим Советам.
Что ж, тот план развёртывания Миссии на самой планете вполне удался, моя последняя задача — посадить «Поллукс» на грунт, где ему предстояло стать естественным источником необходимых материалов и механизмов — была выполнена на вполне высоком уровне, не позволив уронить меня в глазах остальных «размороженных» к тому времени Пилотов.
Помню, я молча следил за последними приготовлениями, когда вокруг моего «Поллукса» мелькали тени сотен крошечных по сравнению с ним шлюпок, а мои «помощники» что-то нашёптывали через систему связи, но я даже не удосуживался как-то реагировать на их стремление помочь. Приборы были вполне в состоянии обеспечить меня требуемым объёмом данных. Остальное меня лишь слегка отвлекало.
Что стоило мне отключить внешние раздражители и насладиться последними секундами, когда наедине — только я и мой «Поллукс»? Ведь, по сути, нам вдвоём было не так уж и плохо.
Я, конечно же, не стал этого делать. Просто не глядя коснувшись заученных наизусть сенсоров…»
«…возможности человека по устранению со своей дороги факторов, ущемляющих, как ему кажется, основополагающие права каждого существа — жить в среде, к которой он приспособлен… если вдуматься, они превышают всякое воображение. Посудите сами, при некотором желании с его стороны, пусть чисто теоретическом, любая помеха нашему существованию в виде чрезмерных осадков, повышенной или пониженной температуры, местных живых форм может быть устранена с минимальными затратами энергетических и материальных ресурсов.
Люди не могли не использовать те возможности, что предоставили им предыдущие поколения учёных и инженеров. Они принялись менять планету, которую я им подарил. И мне пришлось всё это наблюдать… как этот жестокий процесс зарождается, проникая во все уголки нетронутой чистоты природы, как затягивает в свои сети бесчисленные биологические цепи, переплетающиеся между собой в сложнейшей вязи, как он ширится, проникая повсюду, и как он завершится вскоре, раз и навсегда унеся с собой ту тишину, что я услышал в первый свой день на этой планете.
Да, моему экипажу было нужно пристанище. Да, нам нужно было поле для исследований, для жизни, наконец. Но при чём здесь была эта ни в чём не повинная планета?
Я брёл, глядя себе под ноги, по какой-то глухой аллейке, а сам всё размышлял. То есть, конечно, ни о чём я не размышлял… так, изображал мозговую деятельность. Я давно уже привык к тому, что мыслительный процесс можно лишь обозначать, рефлексируя по поводу и без повода, на деле оставаясь лишь бессменным незаменимым эффектором при всемогущих терминалах управления «Поллуксом». Такова реальная роль Пилота… Теперь же оставалось лишь безразлично наблюдать, не в силах что-либо поменять в этой жизни.
Планета менялась на глазах. Вырастали посёлки, строились промышленные узлы, взмывали ввысь башни Советов… Я только бродил по излюбленным своим тропинкам, не удаляясь слишком от той реальности, что постепенно уходила в невозвратимое прошлое этого мира.
Что меня удерживало от того, чтобы так же, как и все этого не замечать… Не знаю, но шло время, я уходил от действительности, и существование этой внешней силы становилось для меня всё более и более реальным. То была уже не просто тень, поселившаяся раз и навсегда за пределами моего поля зрения, то было что-то существенно плотное, физически ощутимое. То, к чему можно прикоснуться, пусть не сразу, пусть пройдя немаленький путь, но…
У меня не было выбора, я должен был его пройти.
Пусть существует шанс, что именно он меня убьёт.
Пусть велика возможность так и не добраться до конца, застряв где-то посредине, но всё же…
В конце концов, всё слишком зависит от того, согласится ли с моими доводами та странная сила.
Быть может, именно благодаря моей настойчивости, настоянной на годах полного безмолвия, значившихся в моей биографии до того времени, благодаря сумасшедшему гению моего стремления найти себе собеседника, способного всё-таки понять слова, рвущиеся из моего горла…
В любом случае, я добрался до цели.
Однажды утром.
«Эти пропавшие люди…» — думал я. И вправду, показатели потерь, списанных Советами на освоение неисследованной планеты были слишком велики для того длинного ряда девяток в индексе. И, потом, странным образом список тех, без вести пропавших людей, продолжал внушать мне странное неверие в его подлинность. Ни единого Космонавта-исследователя, совсем немного Инженеров низшего эшелона, остальные — сплошь интеллектуальная элита, люди, несовместимые с походами в дикие дебри. Но именно там они и пропадали.
То есть отрывались от тех дел, которыми привыкли заниматься ещё дома, одевали неудобный скафандр, по инструкции носимый всеми без исключения за пределами исследованной зоны, брали в руки неизменную плазменную винтовку среднего калибра и отправлялись. Туда. Чтобы не вернуться.
Кроме некоторых, очевидно, несчастных случаев тела пропавших так и не находили. Люди пропадали в никуда. Без следа.
И вот, именно однажды, тем самым утром, мне, наконец, пришла в голову мысль, как избавиться от постоянного размышления о судьбах так называемых «жертв неизвестных опасностей, скрывающихся в дебрях джунглей неисследованной планеты». Мысль мне показалась настолько нетривиальной, что я тут же принялся собираться. Я уже достаточно стар, чтобы позволить себе действовать не раздумывая, если раскачиваться каждый раз лишний миг, то на остальное тем более времени не останется. Его так мало…
«Жертвы… а ведь следующие поколения, которые уже не будут знать планету такой, какой увидел её я, будут действительно искренне полагать, что могли быть какие-то жертвы».
К чему все эти мысли? Я, одетый в лёгкий летний костюм, захватив с собой лишь трость, без которой уже поди полгода не мог представить прогулки длинней, чем пару десятков ярдов, вышел на знакомую тропинку и побрёл, тихо продолжая про себя размышлять, точно на юг.
Люди… кругом, казалось бы, люди. Однако то одиночество, что провожало меня через весь мой Полёт, не идёт ни в какое сравнение с тем, что поджидало меня здесь, в самом его конце. Я оказался в ситуации, когда ценность моя в качестве «единицы общества» уже давно стала чисто номинальной, когда все мои старые знакомые избегали меня, не в силах понять, как я стал тем, чем я являюсь сейчас… Старшее поколение тоже мне было непонятно, да и не интересно, если вдуматься. Слишком много лет лежало между мной самим и культурой, меня породившей. Я сам стал для себя культурой. Оттого и всё остальное.
Так зачем же я продолжал настолько тяготиться этим одиночеством?!
Не могу сказать. Может, предчувствуя его конец?
А так… ветер слегка царапает непривычную к погодным аномалиям кожу на щеках. Она кажется пергаментом, готовым разорваться от любого неосторожного движения, смочи же её слезами — в единый миг, не уследишь как — нет от неё даже воспоминаний. Странная штука — судьба.
Вот они, эти Белые Стены. Много раз себя спрашивал, как я, настолько крепко полюбивший эту планету именно за ту свободу, которую она мне подарила, позволил Советам возвести вокруг «наших холмов» это воплощение уродливого самолюбования человека. Неспособного даже краем глаза взглянуть на нечто, альтернативное его бесконечному отрицанию какого бы то ни было разумного начала за пределами черепных коробок существ, именуемых «хомо сапиенс».
