— Что сказал патриарх? — Сен-Жермен бесцеремонно перебил Серпена, который уж было собрался углубиться в описание всех нюансов дорожного вида, в котором ему пришлось предстать перед главным духовным лицом Иерусалимского королевства.

— Судя по всему, патриарх ждал нас так, как пылкий юноша ожидает всю ночь под балконом свою возлюбленную, честь которой семья бережет пуще фамильных драгоценностей. И когда почти под утро, так и не дождавшись ее появления и давно обещанных тайных ласк, уже собирается несолоно хлебавши возвратиться домой, он вдруг видит ее, несущуюся сквозь кусты и стаскивающую на бегу свой единственный наряд — ночную рубашку…

— Не слишком ли смелое сравнение, мой друг? — осторожно заметил мастер Григ, который переводил рассказ монголам и теперь, когда речь немного пришедшего в себя после многодневной скачки рыцаря стала образной и цветистой, испытывал определенные затруднения. — Вы сравниваете политические чаяния высокого прелата с вожделением неопытного юнца?

— Если бы вы, мастер, вместе со мной в тот миг наблюдали за патриархом Геральдом, — не сдался брат Серпен, — то у вас, я уверен, появились бы сравнения и похлеще. Его высокопреосвященство сильно сдал с тех пор, как я видел его в последний раз. Тогда, на богослужении в кафедральном соборе, это был настоящий духовный пастырь крестоносного королевства, уверенный в собственной правоте и не знающий сострадания к врагам церкви. Теперь же передо мной сидел, мертвой хваткой вцепившись в посох, человек, который нуждался только в двух вещах — нескольких месяцах полного покоя и мудром советнике, который бы подсказывал ему, как нужно поступать в том или ином случае. Я, не углубляясь в подробности, рассказал ему обо всем, что с нами произошло с того самого дня, как мы покинули Акру.

— Ты рассказал ему, с кем мы возвращаемся и что с собой везем? — спросил приор.

Мастер Григ вполголоса перевел вопрос монголам, и под навесом воцарилась тишина, окруженная со всех сторон пением цикад, которое уже давно превратилось в сплошной дрожащий гул.

— Как вы и пожелали, мессир, — ответил брат Серпен, — я сказал, что мы возвращаемся в королевство с полномочным монгольским ханом и везем с собой истинную корону, а также и письма Святого Гроба, чудом спасенные из сарацинских лап. Ни о том, кем именно является упомянутый хан, ни о другой цели нашей миссии я даже не намекнул.

— И что ответил патриарх?

— Да ничего он не ответил. Надолго задумался. Он, вероятно, предполагал, что мы приведем с собой сотню тысяч сабель, которые позволят решить все стоящие перед ним проблемы одним ударом, словно разрубив гордиев узел… Патриарх сидел, словно каменная статуя, так долго, что я за это время мог бы выспаться, совершить омовение и сменить одежду. Рискуя навлечь на себя гнев его высокопреосвященства, я отвлек его от тяжких раздумий и поинтересовался, каковы будут его распоряжения, так как мне необходимо как можно быстрее вернуться к вам, дабы сообразовать наши совместные действия. Однако его высокопреосвященство Геральд, в последнее время без письменного одобрения папы Григория, похоже, и до ветру не ходит. Несмотря на то что я раз десять повторил ему ваши слова, мессир, что сейчас как никогда важна быстрота и решительность, он твердо отказался предпринимать любые действия, пока не получит инструкции от Святого престола. Он отослал меня отдыхать, что я и исполнил с огромным удовольствием. Когда я проснулся, то оказалось, что патриарх более никого не принимает, а из акрского порта с первыми лучами солнца вышла тамплиерская почтовая галера.

Больше месяца мы провели в родной казарме, каждый день вознося молитвы, дабы у вас в Джераше все было хорошо. И поверьте, мессир, что даже в Киликии, когда мы, загнанные турками на вершину холма, три дня и три ночи ожидали решительного штурма, уже не надеясь на приход антиохийцев, мне было не так тяжко, как в эти дни. Наблюдая за тем, как император Фридрих чуть ли не на наших глазах ведет переговоры с султаном, я совершенно явственно ощущал, как драгоценное время, словно песок, просеивается у меня сквозь пальцы, не оставляя в руках даже тени надежды на благополучное разрешение событий. И, когда «Фалько» снова замаячил на акрском рейде, было уже поздно что-либо предпринимать, потому что император и султан заключили мирный договор…

Сен-Жермен с размаху хлопнул ладонью по скатерти. Тяжелое серебряное блюдо несколько раз перевернулось, с грохотом переворачивая кубки и миски, и запрыгало по полу. С этим грохотом смешался голос де Мерлана, который, не стесняясь в выражениях, цитировал что-либо особо заковыристое из репертуара своего покойного дядюшки, графа Гуго де Ретель. Выслушав перевод мастера Грига, Толуй и Чормаган, впервые за все время совместного путешествия, отбросили свою внешнюю невозмутимость и начали о чем-то переговариваться. Их отрывистая речь была пропитана неподдельной тревогой.

Жак снова обернулся к догорающему факелу, под которым уже скопилась горка погибших в огне насекомых. Смертельное очарование огня не минуло и «его» бабочку. Она все-таки попала кончиком крыла под желтый язык, но, к счастью, осталась жива и теперь удалялась в сторону колонн дергаными зигзагами.

— Тебе известны условия этого договора, брат-рыцарь? — взяв себя в руки, спросил Сен-Жермен.

— Да, мессир, — ответил Серпен, — в той степени, в которой император Фридрих счел необходимым информировать Геральда. И об этом мой следующий рассказ.

За несколько дней до возвращения галеры, в четверг, перед началом Великого поста, в Акру прибыл по поручению императора тевтонский гранмастер, Герман фон Зальца. Он привез патриарху послание Фридриха, в котором говорилось о том, что с аль-Камилом заключен мирный договор сроком на десять лет, и ознакомил его высокопреосвященство с основными положениями этого договора.

— Ты их запомнил? — одновременно воскликнули по-франкски Сен-Жермен и мастер Григ.

То же самое, только на своем наречии, спросили и Толуй с Чормаганом.

— В этом не было необходимости, — ответил Серпен, снова улыбнулся, словно младенец, и, предвосхищая возмущенные реплики участников совета, быстро добавил: — Память у меня не столь хороша, чтобы такие важные бумаги в голове держать. Вот я и подкупил на следующий день патриаршего писца, чтобы тот, когда переписывал послание Фридриха для отправки папе, сделал еще один список. Вот он. — С этими словами Серпен достал из длинного поясного кошеля небольшой пергамент.

— Зачти, брат-рыцарь, — произнес приор. Серпен развернул упругий лист, поднес его поближе к огню и начал читать:

Под навесом снова воцарилось молчание. Цикады, словно израсходовав весь запас припасенных на ночь песен, почти угомонились, и стало слышно, как со стороны далеких холмов доносится плач нескольких шакалов.

— Насколько я понял, — первым нарушил молчание мастер Григ, — последний пункт, если отбросить эзопов язык, обозначает, что при отказе императора поддержать султана договор будет считаться разорванным?

— Совершенно верно, уважаемый мастер, — кивнул Сен-Жермен. — Все, что мы только что услышали, означает, что тайный союз Фридриха, направленный против папы и монголов, теперь превратился в союз явный и военный. Император теперь владеет Иерусалимом, и если папа, узнав об этом, не предпринял уже самые решительные меры, то боюсь, что наша с вами жизнь не стоит и ломаного цехина.