Воздух стал плотным, дышать было почти невозможно.

Скоро, очень скоро в ней почуют чужака. Она не знает языка — как должно свободным горожанкам. У неё нет клейма на запястье — как у рабыни. Фараджи скрывает ее русые волосы и голубые глаза. Но только до поры. Страх накатил вместе с новым порывом ветра. Руки ослабли, Кора уронила носилки. Невольная напарница возмущённо затараторила на своём вороньем языке.

Они добрались до ворот, когда буря лизала пятки и грозилась перейти в ураган. Берберка поспешно переступила порог узкой дверки в воротах, что-то тихо сказала. Стражник кивнул, перевёл внимательный взгляд на Кору, под белоснежным тюрбаном зло сверкнули смоляные глаза. Она похолодела. Если берберка донесла на неё, то вылазке конец. Кора пригнула голову пониже, руки онемели под тяжестью носилок.

Застонал раненый. Стражник мигом потерял к ней интерес, прикрикнул на берберку, и та резко двинулась вперёд, увлекая за собой Кору.

Они оставили раненого в лазарете недалеко от ворот, и Кора сразу спряталась в узком переулке. Если её схватят в городе — выбор небольшой. Либо казнят, либо продадут в рабство. Могут ещё оставить гнить в тюрьме. Что ж, тогда она воспользуется стилетом, спрятанным до поры под лифом котта. Это будет единственно достойный выход.

Но пока её никто не преследовал. Кроме бури, конечно. Даже толстые стены бастиона не спасали от ветряных вихрей. Идти приходилось пригибаясь к земле.

В воздухе носились мелкие камни, домашняя  утварь, в лицо летели щепки, солома с крыш. Кора схватилась за ближайшую стену, порыв ветра швырнул её на противоположную сторону. Она ударилась головой, осела. Клубы пыли залепили глаза, закрутили волчком…

Она очнулась, когда её снова куда-то тащили. Кора почувствовала, как трещит фараджи, и перестала сопротивляться.

Хлопнула дверь, шум ветра стих в одночасье. Кора открыла глаза. Над ней склонилась женщина и быстро-быстро заговорила, будто отчитывала. Остановилась, ожидая ответа. Кора покачала головой. Женщина жестами предложила поднять накидку фараджи. Кора снова покачала головой. Женщина отошла на шаг.

Рядом с берберкой вилась девчушка лет семи, с интересом поглядывала на Кору. Та улыбнулась — когда-то сама так же глазела на мир. Женщина мягко отстранила дочь, что-то сказала ей — девчушка нехотя пошла в боковую комнату. Оглянулась, ещё раз бросила взгляд на Кору.

Берберка недоверчиво изучала непрошен ую гостью. Кора поняла — ей не рады, но за стражей никто не пойдёт. Женщина пожалела её и теперь не знает, что делать. Наконец берберка решилась — позвала за собой, приоткрыла резную дверь во внутренний дворик с узкой террасой. Толкнула Кору во дворик, показала на себя, приложила палец к губам, развела руками. Мол, она будет молчать, но в доме Коре не место. Дверь захлопнулась перед носом.

То ли ураган сходил на нет, то ли дворик был по-особенному защищён от бурь, но здесь ветер не сбивал с ног и не забрасывал пыль под одежду.

Кора опустилась на плиточный пол, бездумно уставилась на ряд белых колонн, поддерживающих навес. Нарисовать хорошую погоду? Рука поднялась и безвольно опустилась. Она не могла даже это.

От бессилия Кора расплакалась.

В Бреде на набережной она нашла полуживую синичку. Кора тщетно пыталась отогреть жёлто-синий комочек своим дыханием, подсунуть под клюв хлебные крошки. Птица не шевелилась.

В тот миг Кора поверила, что может всё исправить — путаясь под ногами у прохожих, она изрисовала набережную вдоль и поперёк. Примёрзшая корка снега пестрела летящими в небо птицами. Но рисунки исчезали. И приходилось рисовать заново…

Синичка не ожила. Тогда Кора и поняла — есть смерть, и с этим ничего не поделаешь. А потом узнала, что есть ещё и война.

Бреда выдержала два месяца осады. Губернатор отказался платить контрибуцию, надеясь на подкрепление. Но союзные войска опоздали.

Отца убили в первый же месяц осады, мать медленно сошла с ума — приходилось кормить и одевать её насильно. Кора пыталась рисовать — рисунки рождались мёртвыми, и она бросила бесполезное занятие. Война была не лучшим временем для мечтаний. Всем правили голод, смерть и страх.

Когда в их пропахший бедой дом ворвались смуглые воины в шароварах и нелепых накрученных головных уборах, у Коры не было сил сопротивляться. «Смерть, так смерть», — думала она, сидя в погребе. Но мать неожиданно вырвалась, набросилась на солдат. Те только ухмылялись. Она не годилась для рабства — кто купит безумную женщину? Маму изнасиловали, вспороли саблей живот.

Кора должна была вступиться, но животный страх приковал к мёрзлой стенке погреба, милостиво позволяя наблюдать казнь мамы сквозь трещины в полу. Кору, конечно, нашли. Ей не дали ни похоронить мать, ни попрощаться с домом.

Город разграбили и подожгли. В назидание за непокорность. Языки огня лизали чернильное небо — это могло быть даже красиво, если бы не горел её дом. Берберы подгоняли пленных, но Кора оглядывалась до последнего. Пусть горящая, разрушенная, Бреда должна была остаться в памяти.

Скоро чувства притупились, Кора часто спотыкалась, падала. Её могли затоптать, если бы кто-то снова и снова не помогал подняться. Она собралась с силами, повернула голову. Светловолосый парень по правую руку поймал её взгляд, печально улыбнулся. Взвизгнул берберский кнут, парень схватился за шею. Пленным не положено помогать друг другу. Кора потянулась к нему, но снова упала. А когда смогла подняться, парня уже не было рядом.

К вечеру третьего дня берберы с пленными дошли до Брилле — портового города-крепости, взятого Эль-Джазаиром пару лет назад.

Отряд Гара настиг берберов перед посадкой на пиратские галеры. Началась пальба. Товарищи по несчастью падали, сражённые шальными пулями, летели головы, под ногами извивались живые мертвецы.

Большую часть пленных со скарбом берберы успели погрузить и отплыть. Кора и ещё горстка выживших остались на усеянной трупами набережной. Кто-то катался по земле, стонал от ран, кто-то умолял солдат Гара вернуть уплывшее в море золото, кто-то просил есть.

Когда удалось унять дрожь, Кора поднялась и, спотыкаясь, поплелась в сторону Бреды.

Её нагнал рослый закованный в латы воин. Из-под шлема с чёрным плюмажем холодно блеснули голубые глаза. Он не позволил уйти. Кора выбивалась, кричала, но её успокоила крепкая затрещина. Он заставил поесть — как она ещё недавно маму, выслушал сбивчивый рассказ о невзгодах. А потом выдал паёк и сказал, что она свободна. Кора осталась.

Это была их первая встреча с Гаром.

Она размяла затёкшие ноги, выглянула из-под навеса. Буря сошла на нет — только ветер гонял по небу ошмётки серых облаков.

Кора прошлась по террасе, наткнулась на полуобрушенные ступеньки каменной лестницы, выбралась на крышу. Подошла к невысокому зубчатому парапету и ахнула. Эль-Джазаир бесстыдно обнажился перед ней во всей своей красе.

Белые башни султанского дворца с блестящими золотом куполами. Белые кубики домов попроще с узкими, словно бойницы окнами. Ступеньками бегущие от моря вверх улицы. Срастающиеся друг с другом крыши. Город как казарма — кругом одни солдаты. Мечеть в ажурных арках, стрела минарета — здесь тоже молятся своему Всевышнему, но, наверное, просят совсем другого. На юге — гавань, море бесится после недавней бури.

Всё чужое, странное, и этот слепящий белый цвет — такой нелепый для жестоких берберов.

Что же она упустила? Что не поняла?

Движение у ворот привлекло внимание. Наверняка ещё вчера там была широкая площадь. А сейчас зияли ямы. Солдаты, как муравьи, бегали по протоптанным дорожкам между ям, спускались по приставным лестницам с охапками заостренных железных прутьев, тащили заточенные сваи. Железные острия густо выстилали дно. Упасть на них — живым не выберешься. С одного края ямы уже закрывали досками, присыпали землёй. Доски были тёмные, некоторые трескались прямо в руках у солдат — значит, гнилые. Гар неминуемо угодит в западню. Ямы копали и в переулках — беспорядочно, непредсказуемо. Обойти их могли только предупреждённые заранее.